17 ноября белые оставили Курск. В это же время стало известно, что тремя днями ранее Колчак покинул Омск. В середине декабря, после того как были оставлены Харьков и Киев, отступление белых превратилось в бегство. Завоеванные месяцами тяжелейших боев территории отдавались врагу без боя. 9 декабря Врангель сообщал Деникину в письме, где он перечислял свои предупреждения и то, насколько они оправдались, что «армии как боевой силы нет»³³⁸.

Как бы повторяя происходившее в Сибири, толпы военных и гражданских лиц, нагоняемые сзади красной кавалерией, устремились на юг к Черному морю. «Тысячи и тысячи несчастных, некоторые из которых провели уже недели в попытках уйти от приближающихся большевиков, снова снимались с места без друзей, без продовольствия, без одежды. Бессмысленно было бы обзывать этих людей богатеями и буржуями, бегущими народного гнева; у большинства из них не было ни гроша за душой, каковы бы ни были когда-то их состояния, и многие из них были рабочими и крестьянами, вкусившими уже большевистской власти и желавшими избежать повторного свидания с нею. В одном из больших городов Юга России при эвакуации населения случались чудовищные сцены. Однажды вечером последний русский госпитальный поезд готовился к отправке; в тусклом свете станционных фонарей видны стали странные фигуры, ползущие вдоль платформы. Они были серыми и бесформенными, как большие волки. Фигуры приблизились, и с ужасом в них распознали восемь русских офицеров, больных тифом, одетых в серые госпитальные халаты. Офицеры эти, не желая оставаться и быть замученными и убитыми большевиками, поскольку именно такова была бы их судьба, проползли весь путь от госпиталя до вокзала по снегу на четвереньках в надежде, что их возьмут на поезд. Было проведено следствие и выяснилось (мне сообщили), что, как обычно это и случалось, несколько сот офицеров было брошено на произвол судьбы в тифозном бараке. В тот самый момент, как доктора Добровольческой армии покидали госпитали, санитары начинали развлекаться тем, что переставали обращать на несчастных офицеров какое бы то ни было внимание. Что бы с ними всеми стало, если бы до них добралась толпа, страшно даже подумать»³³⁹.

Толпы бегущих собирались в Новороссийске, главном порту союзников на Черном море, в надежде покинуть страну на иностранных военных судах. Здесь, посреди разгулявшейся эпидемии тифа, с большевистской кавалерией, ожидающей в пригородах, пока отплывут последние корабли союзников, чтобы сразу рвануться в город, также разыгрывались ужасные сцены: «В конце марта 1920 г. на Новороссийск всем своим весом рухнула человеческая лавина. Безликая масса солдат, дезертиров, беженцев наводнила город, и запуганное население оказалось затянутым в общее море муки и страдания. Тиф собирал свою смертельную жатву среди толп, запрудивших порт. Всякий знал, что только бегство в Крым или куда-либо еще может спасти это огромное количество людей от кровавого возмездия, когда Буденный и его конница возьмут город, однако количество мест на кораблях было ограничено. По нескольку дней люди бились за место на транспортных судах; это была борьба не на жизнь, а на смерть…

Утром 27 марта Деникин стоял на мостике французского военного корабля "Капитан Сакен", бросившего якорь в Новороссийской гавани. Вокруг неясно вырисовывались транспортные суда, вывозящие русских военных в Крым. Ему было видно, как на пристани мужчины и женщины становились на колени, умоляя союзных морских офицеров взять их на борт. Некоторые бросались в море. Британский военный корабль "Императрица Индии" и французский крейсер «Вальдек-Руссо» вели артобстрел дорог, возле которых выжидала красная конница. Посреди лошадей, верблюдов, фургонов и контейнеров с припасами, которыми была загромождена пристань, находились его солдаты и их семьи, они протягивали руки к кораблям, их голоса стлались по воде и доходили до слуха нервных командиров, знающих, что палубы уже забиты и что остающимся на берегу предстоит либо встретить смерть, либо бежать кто куда сможет. Корабли приняли пятьдесят тысяч человек. Пользуясь паникой и суматохой, на борт проскальзывали уголовники, чтобы поживиться, подобно вампирам или кладбищенским ворам, добром беззащитных людей. Беженцы, не сумевшие проложить себе путь на корабль, должны были ожидать сурового приговора красных, поднимавших уже дорожную пыль на подходах к городу.

В тот же день, когда произошла последняя эвакуация, Новороссийск был занят большевиками, и сотни белых русских, гражданских и военных, заплатили жизнью за сопротивление серпу и молоту нового режима»³⁴⁰.

Прибыв 2 апреля в крымский порт Севастополь, Деникин попал под давление недовольного офицерства, требовавшего его отставки. Он повиновался в тот же день. Голосование, проведенное среди старших офицеров, единогласно избрало на его место Врангеля. Тот, к тому моменту уже покинувший армию и живший в Константинополе, немедленно сел на британский корабль, отбывающий в Крым.

К этому времени Красная Армия, горя жаждой мести, уже углубилась в казацкие территории. Некоторые коммунисты призывали к полной «ликвидации» казачества «огнем и мечом». Не дожидаясь обещанного, казаки толпами снимались с места и пускались в бега, оставляя свои села и нечестно нажитое добро иногородним; в некоторых районах численность населения упала в два раза³⁴¹. Десять лет спустя, во время коллективизации, казачество было упразднено и в значительной части физически уничтожено.

Врангель обладал тонким стратегическим чутьем. Помимо этого, он понимал и важность политики. В отличие от своих предшественников, он давал себе отчет в том, что в гражданской войне друг другу противостоят не только армии, но правительства, и победа зависит от способности мобилизовать гражданское население. Он окружил себя способными советниками, среди которых были Петр Струве (ему поручили ведение иностранных дел) и А.В.Кривошеий, в прошлом министр земледелия, взявший на себя ответственность за внутренние дела, оба — консервативно-либеральных убеждений. Врангель уделял много внимания гражданскому управлению и налаживанию дружественных отношений с нерусскими меньшинствами³⁴². Но даже несмотря на это дело его было обречено. Если он и смог продержаться в Крыму пять месяцев, то только лишь благодаря тому, что вскоре после принятия им командования Красная Армия отвлеклась на борьбу с польским вторжением. Находясь в двойной должности главнокомандующего 100 000–150 000-й армией и гражданского правителя над 400 000 скопившихся на Крымском полуострове беженцев, Врангель сталкивался с непреодолимыми трудностями, что бы он ни решил делать: эвакуироваться или возобновить вооруженную борьбу.

Без британской помощи нельзя было предпринять ничего, но ее Врангель был лишен. 2 апреля, когда он покидал Константинополь, британский верховный комиссар вручил ему ноту, в которой белых призывали немедленно прекратить «неравную борьбу»: со своей стороны, королевское правительство предлагало вступить в переговоры с Москвой в расчете добиться для белых общей амнистии. Генералитету обещали дать убежище в Великобритании. Если же белые откажутся от сделанного предложения, грозно сообщалось в ноте, правительство «прекратит снабжать [их]…отныне и впредь какой бы то ни было помощью или дотациями»³⁴³.

Предложение Британии добиться советской амнистии для белых было легкомысленным, и Врангель не обратил на него никакого внимания. Он вполне готов был решить в пользу эвакуации, если только это не значило бросить полмиллиона белых и симпатизирующих гражданских лиц на милость коммунистов. Белое командование пришло к заключению, что эвакуация была единственным выходом. Дабы в будущем оградить себя от возможных обвинений, будто он повел себя недостойно и уклонился от вооруженной борьбы, Врангель потребовал и получил от своего генералитета подписи под документом, где говорилось, что ввиду предъявленного Британией ультиматума его задачей стало добиться неприкосновенности и безопасности всем, кто не желал полагаться на добрую волю Советов³⁴⁴. 4 апреля в ответе на британский ультиматум Врангель подтвердил готовность пойти на прекращение огня и эвакуироваться из Крыма при условии, что союзники обещают убежище не только ему и командному составу, но и «всем тем, кто предпочел бы оставление своей Родины принятию пощады от врага»³⁴⁵.