Все устремились в Омск в надежде, что найдут там защиту: приток беженцев увеличил население города со 120 000 до 500000 человек: «Когда основной контингент войск Колчака прибыл в Омск, они стали свидетелями невыразимо тяжелых обстоятельств. Беженцы запрудили улицы, железнодорожный вокзал, общественные здания. Колеса транспорта по втулку увязали в дорожной грязи. Солдаты и члены их семей бродили от дома к дому, прося хлеба. Офицерские жены занимались проституцией, чтобы спастись от голода. Тысячи человек, у кого были деньги, тратили их на пьяные дебоши в трактирах. На тротуарах насмерть замерзали матери с младенцами. Дети теряли родителей, бесчисленное количество сирот гибло в тщетном поиске тепла и пищи. Магазины часто грабили, некоторые из них испуганные хозяева закрывали вообще. Военные оркестры пытались поддерживать жалкое подобие веселья в общественных местах, но им это плохо удавалось. Омск погружался в трясину скорби… Положение раненых невозможно описать. Страдальцы часто лежали по двое на одной кровати, а в некоторых госпиталях и общественных зданиях их клали просто на пол. На бинты нарезали простыни, скатерти, женское нижнее белье. Антисептиков и опиатов практически не существовало»²⁸³.

Колчак намеревался оборонять Омск, но генерал М.К.Дитерихс, которого он назначил вместо Лебедева начальником штаба, его отговорил. 14 ноября город был оставлен. Красные взяли его без боя: к этому времени они уже превосходили противника численно в два раза, имея под ружьем 100 000 человек против колчаковских 55 000²⁸⁴. Победители захватили богатую добычу — то, что белые собирались, но не успели взорвать при отступлении, поскольку противник подошел слишком быстро: три миллиона патронов, 4000 железнодорожных вагонов; в плен попали 45 000 новобранцев, только что призванных на службу, и 10 генералов²⁸⁵.

После падения Омска волны устремившихся на восток беженцев слились в бурный поток. Наблюдавший это бегство английский офицер вспоминает о нем, как о кошмаре: «Десятки тысяч мирных жителей, наводнивших в то время Сибирь, бежали от красного террора без пожиток, только в том, что было на них надето, подобно людям, выбегающим в ночном платье из горящего дома; подобно крестьянам со склонов Везувия, бегущим что было силы от потока огнедышащей лавы. Крестьяне покидали свои земли, студенты оставляли книги, врачи бросали свои клиники, ученые — лаборатории, ремесленники — мастерские, писатели — законченные рукописи… Нас всех смели и повлекли за собою обломки деморализованной армии»²⁸⁶. Мучительные обстоятельства усугублялись тифом, с переносчиком которого, платяной вошью, было трудно бороться в тогдашних антисанитарных условиях, особенно зимой. Уже заболевшие мало заботились о том, что могут заразить других, вследствие чего тиф бесконтрольно распространялся среди войск и гражданских беженцев, сея вокруг смерть: «Когда 3 февраля 1920 г. я проезжал Новониколаевск, — писал тот же английский очевидец, — в городе было 37 000 заболевших тифом, и уровень смертности, никогда до этого не превышавший 8 %, поднялся уже до 25 %. В течение всего полутора месяцев в городе умерло 50 докторов, за городом лежало более 20 000 непогребенных трупов… Условия в больницах были неописуемые. В одной… главного врача оштрафовали за пьянство, другой доктор появлялся ненадолго раз в день, а сестры создавали видимость деятельности только в присутствии врача. Постельное белье и одежду пациентов вообще не меняли, большинство из них лежало в грязи на полу в том, в чем ходили каждый день. Больных никогда не мыли, а санитары дожидались периодических приступов бреда, характерных для тифа, чтобы воровать в это время у пациентов кольца, ценности, часы, даже еду»²⁸⁷. Поезда, целиком забитые больными, умирающими и трупами, стояли тут и там вдоль Транссибирской магистрали, затрудняя движение. Страшной эпидемии можно было бы избежать или хотя бы сдержать ее, соблюдая минимальные санитарные предосторожности. Находившиеся в центре бушевавшей эпидемии чехословацкие войска смогли уберечься от заболевания, так же как и находившиеся в Сибири американские солдаты.

Колчак выехал из Омска в свою новую столицу Иркутск 13 ноября, почти застигнутый Красной Армией. Он вывел шесть поездов, в одном из них, состоявшем из двадцати девяти вагонов, находилось золото и другие ценности, захваченные в Казани чехословаками и переданные ему. Колчака сопровождали 60 офицеров и 500 рядовых. Отрезок магистрали между Омском и Иркутском контролировался чехо-словаками.

Они жили в поездах, опрятно и почти что в роскоши: обменивая французские франки, получаемые из Парижа через Токио, на быстро обесценивающиеся рубли, они скупали (когда не крали) все, что представляло хоть какую-то ценность²⁸⁸. По приказанию своего генерала Яна Суровы, тесно сотрудничавшего с генералом Жаненом, они задерживали русские составы, двигавшиеся в восточном направлении, почти месяц продержав Колчака на запасных путях между Омском и Иркутском, чтобы пропустить вперед собственные поезда²⁸⁹. В конце декабря, через несколько недель после того, как он покинул Омск, Колчак окончательно застрял в Нижнеудинске, в 500 км от Иркутска, всеми позабытый и содержащийся в изоляции своими стражами.

В навечерие Рождества 1919 г. коалиция левых партий, где преобладали эсеры, но были также меньшевики, лидеры местных органов самоуправления и представители профсоюзов, сформировали в Иркутске «Политический центр». После двух недель, проведенных попеременно то в схватках, то в попытках провести переговоры с проколчаковским элементом, Центр взял власть в городе. Объявив Колчака низложенным, он провозгласил себя правительством Сибири. Адмирал — «враг народа» и другие споспешники его «реакционной политики» должны были предстать перед судом. Некоторые из министров Колчака смогли укрыться в поездах военных миссий союзников; большинство, переодевшись, бежали во Владивосток. Узнав 4 января 1920 г. о произошедших событиях, Верховный правитель заявил о своей отставке в пользу Деникина и о назначении атамана Семенова главнокомандующим всеми военными силами и гражданским населением в Иркутской губернии и на территориях к востоку от озера Байкал. Затем он отдал себя и государственный золотой запас под защиту чехословаков и, по их требованию, распустил свою свиту. Увешав поезда Колчака флагами Англии, США, Франции, Японии и Чехословакии, те взялись отконвоировать их в Иркутск и там передать на руки миссиям союзников²⁹⁰. Пока происходили эти события, Семенов продолжал уничтожать в Восточной Сибири социалистов и либералов, включая заложников, взятых проколчаковской группировкой после иркутского переворота. [Позднее Семенов бежал в Японию. Во время Второй мировой войны он, по всей видимости, сотрудничал с нацистами. В конце войны взят в плен Советской Армией, казнен (см.: Fleming P. The Fate of Admiral Kolchak. London. 1963. P. 234)].

То, что произошло после, до сих пор не получило удовлетворительного объяснения. Насколько нам известно, Колчак был предан генералами Жаненом и Суровым и в результате вместо того, чтобы оказаться под защитой союзников, был сдан большевикам. [Рассказ о том, что произошло, приводится со слов Сурового в книге: Rouquerol J. L'Aventure de l'Amiral Kolchak. Paris, 1929. P. 184–186. Суровый утверждает, что доставил Колчака в Иркутск, а потом бросил его на произвол судьбы, поскольку тот отдал Семенову распоряжение взорвать мосты и туннели на пути во Владивосток, что сделало бы невозможным для Чехословацкого корпуса покинуть Россию. Мемуары генерала Жанена об этом предмете вообще умалчивают (см.: Ma Mission en Siberie, 1918–1920. Paris, 1933).]. Жанен, который с самого своего появления в Сибири относился к Колчаку как к британской марионетке и не чаял от него избавиться, воспользовался удобным случаем. Чехословакам не терпелось попасть домой. Французский генерал, формально являвшийся их командующим, вступил от их лица в сговор с Политическим центром, предлагая разрешить им свободный проезд до Владивостока и сохранение всего награбленного при условии выдачи Колчака и захваченного золота. Добившись согласия сторон, Жанен покинул Иркутск.