Осознав прискорбные результаты своей политики, власти предприняли ответные шаги: отказавшись от «свободного зачисления», они открыли специальные школы для подготовки рабочих к поступлению в вузы. 15 сентября 1919 г. высшим учебным заведениям было предписано открыть рабочие факультеты (рабфаки), которые обеспечивали бы рабочих и крестьян ускоренными курсами среднего образования. Большинство записавшихся на рабфаки состояли в партии или комсомоле и получили рекомендации на учебу от своих ячеек или профкомов; половина училась заочно, половина очно. В середине 1921 г. действовало уже 64 рабфака, в которых обучалось не менее 25 тыс. студентов¹⁶⁵. Несмотря на тяжелые жизненные условия, рабфаки оказались очень популярны, ибо по окончании давали выпускникам возможность сменить физический труд на более «чистую» работу. К 1925 г. выпускников рабфаков из общего числа поступивших в университеты на научные и технические факультеты было две трети, на экономические — половина, на сельскохозяйственные — четверть, а на медицинские — одна пятая часть¹⁶⁶. Из их рядов выковывались «кадры», которыми в 30-е годы Сталин заменил старую интеллигенцию.

В 1923 году правительство предприняло новые меры для устранения социального дисбаланса, введя особые льготы при поступлении для студентов пролетарского происхождения. А в отношении студентов «классово чуждых» применялись «чистки»: в 1924–1925 гг. на этом основании было исключено около 18 тыс. студентов. [McClelland J.C. // Past and Present. 1978. № 80. P. 130. Большевики шли по стопам Николая I, стремившегося ограничить доступ к высшему образованию студентам недворянского происхождения.].

И все же большевикам не удалось окончательно превратить высшее образование из привилегии образованных слоев в достояние широких масс. Ни дискриминационные меры в отношении интеллигенции, ни создание наиболее благоприятных условий для рабочих и крестьян не смогли существенно повлиять на социальный состав студенчества. Академия сохраняла свой «элитарный» характер по крайней мере до конца 20-х годов. Накануне Первой мировой войны 24,3 % студентов российских университетов были выходцами из семей рабочих и ремесленников; в 1923–1924 академическом году число рабочих составляло только 15,3 % от общего числа. Правда, существенно возросла доля крестьянских детей: 22,5 % в 1923–1924 гг. по сравнению с 14,5 % в 1914-м. Общее число по обоим, прежде угнетаемым, а теперь столь почитаемым классам, таким образом, за семь лет правления большевиков, несмотря на все предпринятые меры, в действительности только снизилось: 37,8 % в 1923–1924 гг. против 38,8 % в 1914-м. [Данные по 1914 году приводятся в кн.: Kulturpolitik der Sowjetunion. S. 10; данные по 1923–1924 гг. почерпнуты из кн.: McClelland J.C. // Past and Present. 1978. № 80. P. 131. Следует отметить, что нельзя сопоставлять непосредственно до- и послереволюционные данные, во-первых, потому что данные на 1914 г. отражают скорее сословный статус, нежели род занятий, а во-вторых, категория «рабочие и ремесленники» до революции включала тех, кого советская власть считала «мелкой буржуазией».]. Более жесткие условия, введенные с конца 20-х годов, сумели в конце концов изменить баланс социальных групп в вузах, но еще в 1958 году Хрущев, как это ни удивительно, заявлял, что от 60 до 70 % студентов в Москве не имеют никакого отношения ни к рабочим, ни к крестьянам¹⁶⁷. Причины, по которым властям не удавалось ощутимо изменить социальный состав студенчества, определить нетрудно. Прежде всего, высшее, специальное образование требует определенных усилий, и стремление к их преодолению должно прививаться еще с детства в лоне семьи, и в семьях интеллигенции оно сильнее и естественнее, нежели в среде малообразованных. И поэтому, сколько бы власти ни потворствовали им, дети рабочих и крестьян все равно неохотно шли в вузы или, поступив, скоро бросали занятия. Во-вторых, те, кто все же успешно преодолевал трудности, автоматически меняли свой социальный статус. Студенты рабочего или крестьянского происхождения после окончания университетов и рабфаков, вступив в партию, редко возвращались на заводы или в деревни, предпочитая «чистую» работу. [ «Можно полагать, что большая половина, если не две трети, партийных рабочих вынуждена была оставить повседневный физический труд на фабриках и заводах и взяться за государственную, партийную и другие работы» (Соловьев Н. // Правда. 1921. № 190. 28 авг. С. 4).]. Дети их, таким образом, уже считались «интеллигенцией» (в большевистском понимании этого слова).

Если лидеры Советской России не винили во всех бедах враждебное иностранное окружение, то они любили списывать свои неудачи на низкий культурный уровень населения, нагляднейшим показателем чего была его безграмотность. Клара Цеткин однажды сказала Ленину, что он не должен жаловаться на этот фактор, ибо он в свое время позволил большевикам «бросить семена на девственную почву» — сознание рабочих и крестьян не было испорчено «буржуазными понятиями и воззрениями». С этим Ленин согласился: «Да, это верно… Безграмотность уживалась с борьбой за власть, с необходимостью разрушить старый государственный аппарат». Однако теперь, по мнению Ленина, когда создано новое государство, низкий уровень грамотности становится препятствием¹⁶⁸. 26 декабря 1919 г. вышел декрет о «ликвидации безграмотности» среди граждан от 8 до 50 лет¹⁶⁹. Всему взрослому населению, без различия пола, следовало научиться читать по-русски или на своем родном языке. Тех, кто неспособен был осилить этого самостоятельно, должны были обучать их грамотные соотечественники, которых Наркомпрос имел право в обязательном порядке привлекать к этой работе. Целью было дать всему народу возможность принять «сознательное участие в политической жизни страны». Граждане, уклоняющиеся от обучения, могли преследоваться по закону.

Советская кампания представлялась как «самая упорная и всесторонняя попытка ликвидации безграмотности» в истории¹⁷⁰. По всей стране, в городах и деревнях, открылись десятки тысяч пунктов по ликвидации безграмотности (ликбезов), где в сжатые сроки — обычно за три месяца, то есть за 120–144 классных часа — обучали грамоте. Несмотря на строгие предупреждения и угрозу наказаний, оказалось трудно завлечь на учебу крестьян, которые видели в этом в первую очередь пропаганду атеизма. И в конце концов, учитывая их недовольство, пришлось существенно сгладить этот аспект обучения. По грубым подсчетам, в период между 1920 и 1926 гг. около 5 миллионов граждан европейской части России прошли через ликбезы¹⁷¹.

Советское правительство любило представить ситуацию так, будто подавляющее большинство населения не умело читать, а тем более писать: так, Троцкий говорил о необходимости научить этому «сотни миллионов»¹⁷². В действительности безграмотность в дореволюционной России вовсе не достигала таких масштабов и, во всяком случае, наблюдалась устойчивая тенденция к ее сокращению. Как видно из ниже приведенной таблицы, накануне революции 42,8 % населения страны владело грамотой: среди мужского населения эта пропорция достигала 57,6 %. В 1920 г. среди городских мальчиков и девочек в возрасте от 13 до 19 лет было соответственно 84,2 и 86,5 % грамотных¹⁷³.

Грамотность в России / СССР¹⁷⁴

Год	Всего населения	Мужского населения
1867	19,1%	26,3%
1887	25,6	37,0
1907	35,3	49,2
1917	42,8	57,6
1926	51,1	66,5

Эти данные показывают, что, несмотря на пропагандистскую шумиху, сопровождавшую наступление на безграмотность, ни о каких сокрушительных победах говорить не приходится, в лучшем случае наблюдается сохранение темпа, достигнутого до революции.