«Я уведу его в курительную, — сказал Эдуар, — а ты жди на лестнице. Когда он выйдет, подойди к нему, но убедись, что в холле никого нет».

Лоран вышел из курительной в одиннадцать… Я и сейчас как будто наяву все это вижу. Красный ковер на полу, в холле ни души, внизу играет оркестр, и часы бьют одиннадцать часов. И в этот момент из курительной выходит Лоран. Я сказала себе: «Держись, он ничего не должен заметить». И пока он шел мне навстречу и смеялся, я видела на его лице бороду Лорана.

«В карточной комнате, Луиза», — сказал мне Эдуар, и я все там приготовила. Когда в начале вечера Эдуар увел его в курительную, я пошла в карточную комнату, сняла со стены большую шпагу и спрятала ее под подушки на диване. Как мне нравилось ощущать ее тяжелую рукоятку в своей ладони и проводить ладонью по ее лезвию! «В карточной комнате, — слышала я голос Эдуара, — сегодня вечером никого не будет. И ты должна воспользоваться тяжелой шпагой — запомни, Луиза, — именно большой шпагой, и должна нанести удар по голове, чтобы рассечь ее, потому что… помни это, Луиза… если ты не обезобразишь ему голову, если не раскроишь ему череп, его могут тщательно изучить и установить, что это был не Салиньи».

Только в этот момент я понял значение того, почему убийство было совершено этим страшным оружием. Она готовилась изуродовать его лицо, чтобы обман не был раскрыт!

Теперь монотонность ее повествования сменилась поспешностью.

— Я сказала, что услышала, как часы пробили одиннадцать, когда увидела его выходящим в холл… Я курила сигарету. Я терзалась и закурила еще одну. В голове у меня слегка гудело, но это не важно. Я была спокойной и сильной.

Я повела его в карточную комнату. Я все время соблазнительно улыбалась, потому что думала: «Я делаю это ради Эдуара и отомщу за Рауля». Мы вошли в карточную комнату. Там еще горела лампа под красным абажуром. Он… Он медленно погладил меня по руке, и я взглянула ему прямо в глаза. И я почувствовала, что этот мужчина дрожит… дрожит от страсти… ко мне! Так мы с ним стояли, и меня почти завораживал его взгляд. Я ненавидела его и вместе с тем видела их обоих — своих двух мужей, одинаковых по внешности. У него не было каштановой бороды, но были карие, ужасно знакомые мне глаза. Потом он меня поцеловал. Это было ужасно. Я чуть не потеряла сознание. Но вовремя вспомнила, что пришла убить, и это дало мне силы выдержать поцелуй и даже ответить на него. Я бросила сигарету на пол, а потом вдруг вспомнила о ней. «Подожди, Рауль, — сказала я и улыбнулась. — Я уронила сигарету». Я подняла ее и тут вспомнила, что здесь не должно оставаться никаких улик. Поэтому я сказала: «Рауль, ты не откроешь окно, чтобы я выбросила сигарету? Здесь нет пепельницы». Он открыл окно…

Она помолчала, видно представляя себе эту сцену вновь.

— Мы подошли к дивану, и он потянул меня вниз, туда, где, я-то знала, за подушками лежала шпага. Он протянул ко мне руки. Я слышала, как оркестр закончил играть вальс и перешел к какой-то песне, я слышала, как за дверью восклицает крупье и разговаривают люди… Я была растеряна, но в душе у меня царило такое ледяное спокойствие и поднималась такая ужасная сила, что я могла бы задушить его голыми руками… Я была страшно спокойна и видела его лицо словно сквозь туман. «Рауль, — сказала я, — у меня на туфле расстегнулась пуговка» — и улыбнулась ему. Я склонилась так, что почти касалась правой рукой дивана, и вытянула ногу вперед. Когда он наклонился так, что я оказалась рядом с ним, я отпрянула в сторону. Он еще стоял на коленях… я словно ослепла, но вытащила шпагу и обрушила ее на Рауля, как топор… Я чуть не упала в обморок. От удара я потеряла равновесие и едва не упала. Я слышала, что оркестр доигрывал последние такты «Аллилуйи». И когда я открыла глаза, его голова покачивалась на полу, и капли его крови испачкали мне чулки…

О господи! Я думала ударить шпагой прямо ему по лицу, когда он посмотрит на меня, и рассечь его надвое, а вместо этого отсекла ему голову как палач…

Бледное лицо и медленно шевелящиеся губы, темные волосы и остановившийся взгляд… Как ни странно, она никогда не была такой привлекательной, как в этот момент признания. Я подумал о женщинах эпохи Ренессанса, в красоте которых таится жестокость, а за спиной прячется смертельный кинжал. «Я думала ударом шпаги рассечь его лицо пополам», — как загипнотизированная поясняла Луиза, без дрожи в голосе, поочередно взглядывая на нас. И у Килара вырвался стон. Он отвернулся к стене. Доктор Графенштайн смертельно побледнел. Мадам с удивлением посмотрела на них:

— Да… Но когда все было окончено, я стала очень спокойной. Я должна была помнить слова Эдуара… должна была помнить, как довести план до конца. Я убила его. Я казнила его. Он заслуживал! Как если бы он был казнен на гильотине… Но теперь мне оставалось действовать по плану. Потому что, понимаете, господа, он должен был обеспечить алиби и мне, и Эдуару! Нужно было сделать все так, чтобы ни его, ни меня не смогли обвинить в смерти Лорана. Эдуар сказал, что, после того как я убью Рауля, об остальном позаботится он сам.

Было чуть больше четверти двенадцатого. Я выглянула из карточной комнаты в холл. Никого не было видно. Я вышла. Никого. Только Эдуар ждал меня. Он страшно волновался и спросил: «Ты сделала это?» И я сказала: «Не надо так волноваться, cheri,[15] ты слишком бледный. Я это сделала». — Она истерично захохотала. — «Кажется, кто-то идет по лестнице?» сказал он, и я ответила: «Нет, это всего лишь оркестр. Не будь простофилей». О, в холле было так пустынно. «Его голова валяется на полу». Мне показалось, что Эдуар упадет в обморок от этих слов. «Послушай, — сказал он. — Я говорил, что, когда мы сюда придем, я найду тебе кого-нибудь, чтобы поупражняться в обмане. Это может быть кто угодно. Но я придумал, кто это будет, — это будет детектив, сам Банколен! Он в салоне, сидит там со своими друзьями. А теперь ты должна сделать то, что я говорил, — и сделай это ровно в половине двенадцатого. Видишь часы на лестничной площадке? Скоро будет половина двенадцатого. Следи за своими часами и помни, что ты должна сказать ровно в половине двенадцатого. А теперь иди к Банколену. И расслабься, постарайся выглядеть обычной». И это он говорил мне, когда сам едва не потерял сознание! «Ты оставила какие-нибудь отпечатки пальцев?» — спросил он. «Не знаю».

И вот я направилась в салон и подошла, джентльмены, к вам, когда вы сидели за столом. Понимаете, джентльмены, мы не знали, кого выберем в свидетели. Это должны были быть посетители, которые сидели бы в алькове, расположенном достаточно далеко от двери салона, что выходит в карточную комнату. Вы помните, как я подошла к вам. В половине двенадцатого в салоне появился Вотрель, и, повернувшись к вам спиной, на расстоянии шестидесяти футов от вас, он вошел в карточную комнату. Вот где вас провели! — воскликнула она. — Это сам Лоран подсказал Вотрелю идею обмана. Он сказал: «Какая возможность убить Лорана! Мы убьем Лорана, и нас никто не заподозрит, так же как Лорана, когда он убил Салиньи!»

Вот как он все это задумал — как настоящее возмездие. Не забудьте, у Эдуара тоже светлые волосы, и он тоже высокого роста. Да ему и не нужно было быть похожим на Рауля, понимаете? Вам только нужно было заметить, что в ту дверь входит какой-то высокий мужчина, потому что вы сидели слишком далеко, чтобы видеть, кто это. Я сказала: «Вон идет Лоран, заходит в карточную комнату». Да, вы достаточно умны, но поверили мне… На самом деле вошедший в карточную комнату человек был Эдуар.

Ну разве Эдуар не умница? Войдя туда, он сразу дернул за шнур звонка, вышел в холл и тут же скрылся за распахнутой дверью курительной комнаты, которая закрывала карточную комнату, так что ее дверь нельзя было увидеть из холла. Вы знаете, как все расположено внизу? Эта открытая дверь — вот что было важно! И он опять оказался в курительной. Он сказал мне, что его появление в карточной комнате займет всего двенадцать секунд. Двенадцать секунд! Так что, когда он вошел в курительную комнату через распахнутую дверь, детектив занял свой пост только пять минут назад. Ровно в одиннадцать часов тридцать минут и двенадцать секунд Эдуар вышел к детективу и спросил его, сколько времени, — тот ответил, что сейчас половина двенадцатого.