Владимир Гомбожапович Митыпов

Инспектор Золотой тайги

ПРОЛОГ

Золото на речке Чирокан, а точнее — по его притоку, ключу Гулакочи, было открыто в начале тысяча восемьсот сороковых годов беглыми каторжниками, а первым официальным его владельцем оказался покойник. Случилось это так. Выбираясь из тайги, каторжники угодили в руки расторопных нерчинских жандармов. Нещадно и долго пытаемые, они под конец признались, откуда сбежали и где взяли обнаруженное при них самородное золото.

Каким–то образом дело дошло до Петербурга, до самого шефа жандармов — графа Бенкендорфа, и всесильный начальник III отделения взялся хлопотать о сокровищах, лежащих втуне в неведомой забайкальской тайге. Доверенный графа — тоже, кстати, из жандармов — прибыл на Чирокан и здесь, по ключу Гулакочи, поставив в сорока двух саженях от его устья починный явочный столб, девятью шурфами вскрыл россыпь на три версты. Содержание золота для начала вышло неплохое — сто пудов промытого песка показали один золотник. Представили заявку. И пока тугое делопроизводство Российской империи ворочало медлительными шестернями, в далеком своем Петербурге граф приказал долго жить. А спустя примерно полгода покойника по всей форме ввели во владение прииском.

Наследники графа не проявили желания ни заниматься разработкой прииска, ни хлопотать о передаче в аренду или продаже его — должно быть, в пылу столичной жизни попросту забыли о нем. А может, даже и не знали. По истечении положенных двух лет по предписанию исправляющего должность генерал–губернатора Восточной Сибири забытый прииск был зачислен в казну и циркуляром горного отделения объявлен свободным для новых заявок…

Прошло несколько лет, в течение которых высоченным пожаром занялась слава баргузинской золотой тайги. Золото, вывозимое отсюда, считали уже десятками пудов. Сверкающий золотой соблазн, слепя и сладко кружа головы, пронесся по городам и весям России. Мастеровые с черными от железной пыли ладонями, бородатые крестьяне с краюхой хлеба в тощей котомке, лихие варнаки с ножами за голенищем поодиночке и артелями потянулись в тайгу. Золотая легенда проникала в гостиные богатых домов, зажигая беспокойный блеск в глазах почтенных вдов и добропорядочных отцов семейств.

Не миновало всеобщее поветрие и иркутского коммерции советника Григория Ильича Лапина, человека осторожного, привыкшего жить по пословице: тише едешь — дальше будешь. Прикинув так и эдак, он подал заявку, благо подесятинная подать в то время была до смешного невелика — пятнадцать копеечек за сажень. Так золото по ключу Гулакочи обрело еще одного хозяина — на этот раз живого.

С названием для прииска набожный Григорий Ильич второпях немного напутал и впоследствии сильно об этом пожалел. Получив в лето 1868 года июля двадцать второго дня разрешение на отвод, он заглянул в месяцеслов — следовало достойно окрестить новоприобретенный прииск, ибо языческое слово «Гулакочи» претило слуху крещеного человека. Двадцать второе июля оказалось днем святой Марии Магдалины и священномученика Фоки. Прииск нарекли Мария–Магдалининским. Лишь много позже Григорий Ильич, разобравшись как следует в бумагах, выяснил для себя, что циркуляр горного отделения был заверен и вступил в силу июля девятнадцатого дня, то есть, как указано в месяцеслове, в день «преподобного Паисия Печерского, в дальних пещерах почивающего». Коммерции советник схватился за голову: ох, накажет всевышний, ибо прииск–то следовало наречь Паисьевским!..

В лето 1869 года прииск дал около двадцати фунтов золота, хотя мог бы и больше, однако Григорий Ильич Лапин был не в тех летах да и не того здоровья, чтобы верхом, а где и пешком забираться в чертову глушь, в дремучую темь тайги. Волей–неволей пришлось ему доверить надзор за прииском разбитному приказчику из иркутских же мещан. Конечно, крал приказчик. Урывали свою долю и спиртоносы, которые уже в те поры стали похаживать по приискам. Старатели тоже нет–нет да и припрятывали толику золотого песку или самородочек. Но и двадцатью фунтами остался доволен Григорий Ильич, понимал: это только начало. После уплаты налога Кабинету Его Императорского Величества (прииск был на землях Кабинета) он не только покрыл расходы, но и оказался при кое–каком барыше.

Но следующее лето принесло беду — Мария–Магдалининский прииск едва–едва дал двенадцать фунтов золота, но и из того почти половину отбили налетевшие варнаки, когда приказчик с тремя охранными казаками в конце лета выбирался в Баргузин. Вот тут–то и вспомнил суеверный коммерции советник «преподобного Паисия Печерского, в дальних пещерах почивающего», усмотрел в происшедшем гнев божий, слег от страха и огорчения, а перед самым рождеством тихо скончался. Ах, в недобрый, недобрый час связался Григорий Ильич с этим прииском! Видно, страшным проклятием прокляли его те беглые каторжники, что в жандармском застенке вместе с кровью выхаркивали признание о золоте далекого таежного ключа Гулакочи…

Лапин был вдов, детей не имел, а из богобоязненных родственников его, живших где–то в Самаре, никто не изъявил охоты связываться со столь темным делом, как золотые промыслы страшной каторжной Сибири.

И вновь несчастливый этот прииск, носящий имя святой блудницы Марии Магдалины, вернулся в казну в ожидании нового хозяина.

В лето 1874 года отвод по ключу Гулакочи получил отставной зауряд–хорунжий Нарцисс Иринархович Мясной. Этот сорокапятилетний здоровяк и выпивоха когда–то бывал по делам службы на Чикойских приисках и, в отличие от немощного коммерции советника, кое–что понимал в золотодобыче. Он самолично посетил Мария–Магдалининский прииск, осмотрелся на месте и остался доволен. Стояла пора межени[1], ключ мирно журчал среди валунов, шевелил корни, свисающие с подмытых берегов, играл серебряной рябью. Но чувствовалось — обманчив покой Гулакочи: клочки сухой травы, следы половодья виднелись в ветках прибрежных зарослей на высоте аж полутора аршин. Еще сохранились черные покосившиеся явочные столбы, поставленные четверть века назад при Бенкендорфе, были целы и бутары[2], оставшиеся от лапинских работников, наскоро срубленные избы. Но самое главное — чего в глубине души боялся Мясной,— отсутствовали следы хищнической добычи, хотя прошло уже около пяти лет, как площадь была заброшена.

Зауряд–хорунжий, человек дошлый, тотчас смекнул: уж коли Гулакочи суть приток Чирокана, то и золотая струя должна вместе с водами ключа уходить в основную реку. Он выбрал подходящее место пониже устья Гулакочи, пробили шурф. Первые же промытые лотки дали крупинки золота.

– Мало–мало есть золотишко, ваше благородие,— широко ухмыльнулся старатель подошедшему хозяину.— Чарочку бы с вас за добрый–то почин.

– Мало–мало, говоришь? Ну, с богом! А новый прииск пусть так и зовется — Маломальским,— не мудрствуя лукаво, решил Нарцисс Иринархович.

Перед отъездом он дал приказчику строгое указание располагать отвалы промытых песков равными и правильными кучами. Взяв лист бумаги, начертил форму такого отвала. Что и говорить, мера разумная. Сам черт не разобрался бы в тех причудливых нагромождениях отвалов, больших и малых, что сопутствуют обыкновенно добыче россыпного золота. Приказчики и доверенные в отсутствие хозяев укрывали сотни пудов промытого песка, здраво рассудив, что надо быть последним дураком, чтобы крутиться у огня, да не погреть руки. Хитроумный зауряд–хорунжий решил положить конец этому, ибо отвалы, уложенные строго по форме, легко поддавались учету. Понял это и приказчик.

– Господи, да к чему это, Нарцисс Иринархович? — заволновался он.— Где ж такое видано!

– Поговори еще у меня! — отвечал на это зауряд–хорунжий, показав кулак, и с тем отбыл с великой поспешностью— оформлять заявку на новый прииск.