— Итак, — произнес он, — я понял, что вы не станете ничего предпринимать насчет этой недвижимости, пока я не увижусь с лицами, о которых упомянул.

Лэфем снова повернулся к нему лицом и молча смотрел на него.

— Интересно, что вы замышляете, — сказал он наконец. — Хотелось бы мне знать. — Но так как Роджерс ничем не показал, что готов удовлетворить его любопытство, и принял последние слова Лэфема как столь же не относящиеся к делу, что и остальные, он сказал, нахмурясь: — Приведите кого-нибудь, кто выложит за предприятия столько, чтобы мне хватило расчесться с вами, а уж потом будем говорить. Но не приводите подставных лиц. Даю вам ровно двадцать четыре часа, чтобы вы еще раз показали себя мошенником.

И снова Лэфем повернулся к нему спиной, а Роджерс, поглядев задумчиво на свою шляпу, откашлялся и спокойно ушел, сохраняя до конца вид полного беспристрастия.

Всю вторую половину дня от Лэфема, по выражению Уокера, снова не было никаких вестей, пока ему не принесли последнюю почту; а тогда до общей комнаты дошел звук разрываемых конвертов и вполголоса произносимые проклятья. Несколько раньше обычного часа закрытия он вышел из кабинета в шляпе и застегнутом доверху пальто. Мальчику-посыльному он отрывисто бросил:

— Уильям, сегодня я больше не приду, — подошел к мисс Дьюи, положил ей на стол несколько писем для перепечатки и вышел. Ничего не было сказано, но тех, кто смотрел ему вслед, охватило ощущение надвигающейся беды.

Вечером, сидя вдвоем с женой за чаем, он спросил:

— Что, Пэн и ужинать не выйдет?

— Да, — ответила жена. — Не нравится мне, что она над собой делает. Так и заболеть недолго. Она переживает все куда глубже, чем Айрин.

Лэфем ничего не сказал, но, положив себе по своему обыкновению полную тарелку снеди с обильного стола, он уставился в тарелку с безразличием, не ускользнувшим от внимания жены.

— А с тобой что? — спросила она.

— Ничего. Просто есть неохота.

— Что случилось? — настаивала она.

— Беда случилась, чертовское невезенье, — сказал Лэфем. — Я никогда от тебя ничего не таил, Персис, когда ты спрашивала, и сейчас начинать поздно. Положение хуже некуда. Я расскажу, в чем дело, если только тебе от этого станет легче. Но хватит с тебя и того, что я уже сказал, — хуже некуда.

— Совсем плохо? — спросила она, глядя на него со спокойным мужеством.

— Пока я, пожалуй, точно не скажу, — ответил Лэфем, избегая ее взгляда. — Всю осень не было сбыта, я понадеялся на зиму. Но и сейчас не лучше. Немало людей обанкротилось, среди них и мои должники, у иных моя передаточная на векселях… — Лэфем остановился.

— Что еще?

Он ответил не сразу.

— А еще — Роджерс.

— Тут моя вина, — сказала миссис Лэфем. — Я тебя на это толкнула.

— Нет, я сам того хотел не меньше тебя, — ответил Лэфем. — И никого винить не собираюсь.

Услышав себе оправдание, миссис Лэфем, как всякая женщина, стремящаяся отыскать виновного, не удержалась и сказала:

— Сайлас, а ведь я тебя против него остерегала. Говорила тебе: больше с ним не связывайся.

— Да. Но только мне пришлось ему помочь, чтобы вернуть мои деньги. А это все равно что решетом воду носить. И вот теперь… — Лэфем замолчал.

— Не бойся мне все сказать, Сайлас Лэфем. Если дойдет до самого плохого, я тоже хочу это знать, я должна это знать. Деньги мне, что ли, нужны? Я за тобой прожила счастливо с самой нашей свадьбы и буду счастлива, пока ты жив. А жить мне все равно где, хоть переедем на Бэк-Бэй, а хоть в старый домишко в Лэфеме. Я знаю, кого винить. Я себя виню. Это я навязала тебе Роджерса. — Она снова вернулась к этому, в бессильном стремлении каждой пуританской души возложить на кого-то искупление мирового зла, пусть даже на себя самое.

— До самого плохого еще не дошло, Персис, — сказал муж. — Но с новым домом придется подождать, пока я не разберусь в своих делах.

— По мне, так хоть продавай его, — воскликнула жена в пылу самообвинения. — Я только рада буду, если продашь.

— А я — нет, — сказал Лэфем.

— Знаю, — сказала жена и с грустью вспомнила, сколько сердца вложил он в этот дом.

Он сидел, задумавшись.

— Полагаю, что все еще уладится. А если нет, — он вздохнул, — что поделаешь? Может, и Пэн не стоит так убиваться из-за Кори, — продолжал он с новой для него горькой, неведомой ему прежде иронией. — Нет худа без добра. К тому же остается еще шанс, — закончил он, снова горько усмехнувшись, — что Роджерс все-таки объявится.

— Вот уж чему не верю! — воскликнула миссис Лэфем, но в ее глазах блеснула надежда. — Какой шанс?

— Один на десять миллионов, — сказал Лэфем, и глаза ее опять потухли. — Он говорит, будто какие-то англичане хотят купить эти предприятия.

— И что?

— Ну, я дал ему двадцать четыре часа, чтобы доказать, что он врет.

— Ты не веришь, что есть покупатели?

— Только не на этом свете.

— А если вдруг?

— Вдруг, Персис… Да нет, чепуха!

— Нет, нет! — воскликнула она. — Не может он быть таким уж подлецом. Зачем бы ему тогда говорить? А если он этих покупателей приведет?

— Тогда, — с гордостью сказал Лэфем, — я отдам им все за столько же, за сколько мне их всучил Роджерс. Я на них наживаться не хочу. Но думаю, что сперва придут вести от Б.О. и П.А уж с этих покупателей придется взять, что дадут. Сдается мне, конкурентов у них не будет.

Миссис Лэфем не могла отказаться от надежды.

— А если ты возьмешь свою цену с этих англичан, пока они не прознали, что предприятия хочет скупить дорога, — это избавит тебя от Роджерса?

— Вроде того, — сказал Лэфем.

— Тогда, я уверена, он все сделает, чтобы это устроить. Не можешь ты пострадать за то, что оказал ему услугу. Не может он быть таким неблагодарным! И зачем бы ему заговаривать об этих покупателях, если их нет? Не унывай, Сайлас. Увидишь, он завтра с ними придет.

Лэфем рассмеялся, но она привела ему столько доводов за то, что надо верить Роджерсу, что у него тоже затеплилась надежда. Кончилось тем, что он попросил горячего чаю, и миссис Лэфем, отправив чайник на кухню, велела заварить свежего. Потом, перейдя от отчаяния к надежде, он с аппетитом поужинал. Перед сном они, уже полные надежд, обсудили дела, которые он раскрыл перед ней полностью, как бывало всегда с тех самых пор, как впервые за них взялся. Им вспомнились те давние времена, и он сказал:

— Случись это тогда, я бы не очень тужил. Молод был, ничего не боялся. А после пятидесяти легче пугаешься. Упади я сейчас, мне уж, пожалуй, не подняться.

— Чепуха! Чтобы ты испугался, Сайлас Лэфем? — гордо воскликнула жена. — Хотела бы я посмотреть, что может тебя испугать и какой удар может тебя свалить так, чтобы ты не поднялся.

— Ты и вправду так считаешь, Персис? — спросил он, радуясь ее мужеству.

Среди ночи она окликнула его, и в темноте ее голос звучал особенно тревожно:

— Ты не спишь, Сайлас?

— Нет, не сплю.

— Я все думаю про этих англичан, Сай…

— Я тоже.

— И выходит, что ты будешь ничуть не лучше Роджерса, если продашь им…

— И скрою, как обстоит дело с Б.О. и П.? Я об этом уже подумал. Так что ты не бойся.

Она судорожно зарыдала:

— Ох, Сайлас! Сайлас! — Бог ведает, чего тут было больше: гордости за честность мужа, облегчения от того, что не надо доказывать свою правоту, жалости к нему.

— Тише, тише, Персис! — упрашивал он. — Еще разбудишь Пэн. Не плачь! Не надо.

— Дай мне поплакать, Сайлас! Мне полегчает. Сейчас перестану. Ничего, ничего. — Она потихоньку успокаивалась. — Очень уж обидно, — сказала она, когда снова могла говорить, — упускать такой случай, когда его посылает тебе само провидение.

— Ну, пожалуй, не провидение, — сказал Лэфем. — Так или иначе, хвататься за него не стану. Всего вернее, что Роджерс наврал, и никаких покупателей нет. Но если они есть, они не получат от меня предприятий, пока я не выложу им все начистоту. Не печалься, Персис. Я как-нибудь вывернусь.