36

Обычно я держался подальше от окна и из-за штор смотрел, как серебристая «Ауди» змеей ползет по улице, выискивая клочок пространства для парковки. Но сегодня я специально вышел из дому, когда увидел, что они подъезжают.

Белокурая голова Пэта виднеется на заднем сиденье, он рассматривал какую-то новую безделушку. Джина на переднем сиденье повернулась, чтобы поговорить с ним. А на водительском месте — этот невообразимый Ричард, полуразведенный мужчина, спокойный и невероятно уверенный в себе, как будто развозить Джину и Пэта по городу на «Ауди» — самое естественное для него занятие.

Я никогда не разговаривал с ним. Я даже ни разу не видел, чтобы он выходил из машины, когда они привозили Пэта назад ко мне. Он был темноволосый, упитанный и носил очки — сочетание, которое сработало в его пользу. Красивый, даже чем-то напоминающий Кларка Кента. Возле дома чудо осталось парковочное место для одной машины, и он мастерски зарулил туда на своей «Ауди». Вот ведь ублюдок, а?!

Обычно Джина стучала в дверь, здоровалась со мной и быстро целовала Пэта на прощание. Передача из рук в руки происходила с минимумом любезности, только на это мы и были способны. И все- таки мы старались. Не ради себя, ради нашего ребенка. Но сегодня я ждал их у калитки. Джина, казалось, этому даже не удивилась.

— Здравствуй, Гарри.

— Привет.

— Смотри, что у меня есть! — сказал Пэт, размахивая новой игрушкой — каким-то мрачным пластмассовым астронавтом с неправдоподобно огромной лазерной пушкой, — и пронесся мимо меня в дом.

— Прими мои соболезнования. — Джина осталась стоять по другую сторону калитки.

— Спасибо.

— Мне действительно очень жаль. Твой отец был самым добрым человеком из всех, кого я знаю.

— Он был от тебя без ума.

— Я тоже была от него без ума.

— Спасибо за игрушку Пэта.

— Это Ричард купил ее.

— Старина Ричард просто молодчина!

Джина искоса взглянула на меня.

— Лучше я пойду, — кивнула она.

— Мне казалось, тебе не нравится, что Пэт играет в игры с оружием.

Она тряхнула головой и принужденно рассмеялась. Но было ясно, что ей совсем не смешно.

— Если тебе действительно интересно, я считаю, что в нашем мире более чем достаточно насилия, и такие игрушки не увеличат его количество. Понятно? Он хотел пушку, он ее и получил.

— Я не собираюсь отказываться от него, Джина.

— Это решает суд.

— Я изменил всю свою жизнь, чтобы ухаживать за сыном. Я работаю на полставки. Я научился делать все по дому — все то, о чем раньше никогда не задумывался: кормить его, одевать, укладывать спать, отвечать на бесчисленные вопросы, сидеть рядом, когда он грустит или чем-то напуган.

— Все то, что я четыре года делала практически в одиночку.

— Именно это я и хочу сказать. Я научился заботиться о нашем ребенке так же, как ты заботилась о нем. А теперь ты возвращаешься и говоришь мне, что все это кончено.

— Ты неплохо поработал за последние несколько месяцев, Гарри. Но что ты теперь за это хочешь? Получить медаль?

— Мне не нужна медаль. Я не делал ничего сверх того, что должен был делать. Я знаю, что в этом нет ничего особенного. Но ты ждешь от меня слишком многого, Джина. Я научился быть для Пэта настоящим отцом, мне пришлось этому научиться. Теперь же ты хочешь, чтобы я вел себя так, как будто ничего этого не было. А я не могу. Как я могу это сделать? Расскажи мне.

— Что-то не так? — спросил Ричард, вылезая из «Ауди».

Значит, ноги у него все-таки имеются.

— Иди обратно в машину, Ричард, — сказала Джина.

— Да, действительно, иди-ка ты обратно в машину, Ричард, — поддержал ее я.

Он сел в машину, часто мигая глазами за стеклами очков.

— Ты должна решить, чего ты действительно хочешь, Джина. Чего хотите вы оба.

— О чем ты говоришь?!

— Я полностью за то, чтобы мужчины брали на себя ответственность за детей. Я за то, чтобы мужчины участвовали в воспитании своих наследников. Но то, чего вы требуете, невозможно. Нельзя ждать от нас, чтобы мы принимали в детях родительское участие, а потом просто уходили, едва вы, женщины, этого захотите, как будто ребенок — ваша собственность. Помни об этом, когда в следующий раз будешь встречаться со своим адвокатом.

— Ты тоже помни кое о чем, Гарри.

— О чем?

— Я тоже люблю сына.

Пэт сидел на полу у себя в комнате, вывалив игрушки из коробки на ковер.

— Хорошо провел время, милый? Ты хорошо провел время с мамочкой и Ричардом?

Я понимал, что мои слева до смешного жизнерадостны, как у ведущего телеигры, когда на кону очень большая ставка, но я решил, что Пэта ни в коем случае не должны расстраивать все эти новые отношения. Я не хотел, чтобы он считал предательством каждую встречу с матерью и Ричардом. Но одновременно мне не хотелось, чтобы ему слишком уж нравилось проводить время с ними.

— Все было нормально, — неопределенно сказал он. — Ричард и мамочка немножко поссорились.

Чудесные новости.

— Из-за чего, милый?

— Я капнул мороженым на сиденье его дурацкой машины. А он сказал, чтобы я больше не ел мороженое в машине.

— Но тебе нравится Ричард?

— Он нормальный.

Я почувствовал прилив симпатии к этому человеку, с которым никогда не общался. Не слишком сильный прилив, совсем небольшой, но все- таки это была симпатия. Роль, которую он для себя выбрал, было невозможно сыграть. Если бы он попытался стать Пэту отцом, у него ничего не получилось бы. А если бы решил стать просто другом, это тоже закончилось бы провалом. Но, по крайней мере, у Ричарда оставался выбор.

А Пэта кто-нибудь спрашивал, хочет ли он есть мороженое на заднем сиденье этой серебристой «Ауди»?

Сид работала в одном из красиво оформленных азиатских ресторанчиков, которые открывались по всему городу. Там, где продают тайские рыбные бургеры, японскую лапшу и холодные вьетнамские закуски-роллзы, точно целый континент превратился в одну большую кухню для Запада. Зал был светлым и ярким, повсюду полированное дерево и сверкающий хром, как в художественной галерее или в кабинете стоматолога.

С улицы я смотрел, как Сид ставит две дымящиеся тарелки с чем-то похожим на малайзийских гигантских креветок в соусе карри перед двумя молоденькими женщинами.

Как и на всех здешних официантках, на ней были белый накрахмаленный фартук, черные брюки и белая рубашка. Волосы были подстрижены короче, чем раньше, почти как у мальчишки: она переметнулась от стиля Ф. Скотта Фицджеральда к битловской стрижке всего за один визит к парикмахеру. Я знал, что когда женщина отрезает волосы, это означает что-то важное, но забыл, что именно.

Сид направилась в глубину ресторана, по дороге сказав молоденькому черному парню за стойкой бара что-то забавное. Он рассмеялся, а она исчезла в кухне. Я занял место за столиком возле входа и принялся ждать, когда она снова появится.

Был четвертый час, и ресторанчик почти пустовал. Кроме меня и двух женщин, которые ели креветок, была еще троица упитанных бизнесменов, перед которыми стояли пустые бутылки легкого сухого вина. Молодая официантка положила меню на мой столик, и в тот же момент Сид вышла из дверей кухни.

Она держала на ладони на уровне головы поднос с тремя бутылками японского пива. Сид поставила их перед пьяными бизнесменами в костюмах, не заметив меня, не обращая внимания на многозначительные взгляды раскрасневшихся мужчин, — ей ни до кого из присутствующих сейчас не было дела.

— Когда ты заканчиваешь? — поинтересовался один из них.

— Вы только это хотели спросить? — ответила она, отвернувшись, и в этот момент наконец-то увидела меня.

— Что угодно?

— Как насчет того, чтобы провести остаток жизни вместе?

— Этого нет в меню. Как насчет лапши?

— Хорошо. У вас есть толстая лапша?

— Удон? Конечно. Мы подаем лапшу удои в бульоне с креветками, рыбой, грибами и всякой другой вкуснятиной.