Слезный дар  — это осенение благодати Божией — наиболее посещает подвижников во время внимательной молитвы, будучи обычным плодом ее; иным приходит он во время чтения; другим во время какого-либо труда. Так, преподобному Кириллу Белоезерскому приходили слезы во время занятия в монастырской кухне. Смотря на вещественный огнь, он воспоминал неугасимый огнь вечной муки и проливал слезы. Кирилл, полагая что в безмолвии умиление его усилится и слезы умножатся, желал уединиться в келлии. По смотрению Божию обстоятельства доставили ему желаемое. И что ж? С устранением причины, возбуждавшей умиление и слезы, оскудели слезы, и Кирилл просил настоятеля возвратить его к огню монастырской кухни [397]. Святые Отцы повелевают пребывать в том делании, в котором приходят слезы, потому что слезы — плод, а цель монашеской жизни — достижение плода тем средством, которым благоугодно Богу доставить плод.

Преподобный Феодор Енатский сказывал, что «он знал инока, безмолвствовавшего в келлии и имевшего рукоделием плетение веревок. Когда этот инок сидел и плел веревку, занимаясь умною молитвою, то приходили ему слезы. Тогда он вставал для молитвословия, но при этом слезы прекращались. Брат садился и принимался за веревку, сосредоточивая в себе мысли, и слезы опять приходили. Равным образом, когда он сидел и читал, приходили слезы. Он вставал на молитву, и слезы немедленно прекращались. Только что он снова принимался за книгу, — слезы возвращались». По поводу этого Преподобный сказал: «Справедливо изречение святых Отцов, что плач — учитель. Он научает всякого человека тому, что ему полезно» [398].

Преподобный Феодор Енатский говаривал: «Всяк грех, его же аще сотворит человек, кроме тела есть: а блудяй во свое тело согрешает [399], потому что из тела источается скверна, оскверняющая его: так и всякая добродетель, кроме тела есть, а ежедневно плачущий очищает и тело: потому что слеза, истекающая сверху, омывает тело от нечистот его» [400]. «Истинно кающийся признает, по словам святого Иоанна Лествичника, каждый день, в который он не плакал, потерянным для себя, хотя бы в течение его он и сделал что доброе [401]. Какое бы возвышенное жительство ни проходили мы, но если не стяжали сердца сокрушенного, то это жительство — притворное и бесплодное. Подобает, истинно подобает осквернившимся после бани паки бытия (после Святого Крещения) очистить свои руки постоянным огнем сердца и милостию Божиею [402]. Не будем мы обвинены, о друзья, при исходе души нашей из тела, что мы не были чудотворцами, не были богословами, не имели духовных видений; но непременно воздадим Богу ответ за то, что не плакали непрестанно» [403], т. е. не пребывали в постоянной спасительной печали о согрешениях и греховности наших. Хотя плач почти всегда увенчивается более или менее обильными слезами, но некоторые подвижники — как видно из утешения, которое произнесено для них святыми Отцами — томятся, или в течение всего подвига своего, или в течение значительного времени, под гнетом плача, не получая слез для отрады и прохлаждения. Да ведают они, что сущность покаяния заключается в смирении и сокрушении духа нашего [404], когда дух восплачет по причине смирения. Плач духа, при недостатке телесных сил для выражения телесными подвигами и действиями действующего в душе покаяния, заменяет собою все телесные подвиги и действия, а между ними и слезы [405]. Аминь.

О молитве Иисусовой.

Беседа старца с учеником [406]

Отдел I.

О молитве Иисусовой вообще

Ученик. Можно ли всем братиям в монастыре заниматься молитвою Иисусовою?

Старец. Не только можно, но и должно. При пострижении в монашество, когда новопостриженному вручаются четки, называемые при этом мечом духовным, завещавается ему непрестанное, денно-нощное моление молитвою Иисусовою [407]. Следовательно, упражнение в молитве Иисусовой есть обет монаха. Исполнение обета есть обязанность, от которой нет возможности отречься.

Мне сказывали старые монахи, что еще в начале нынешнего столетия в Саровской пустыне — вероятно, и в других благоустроенных Российских монастырях — всякому поступавшему в монастырь немедленно преподавалась молитва Иисусова. Блаженный старец Серафим, подвизавшийся в этой пустыне и достигший великого преуспеяния в молитве, постоянно советовал всем инокам проводить внимательную жизнь и заниматься Иисусовою молитвою [408]. Посетил его некоторый юноша, окончивший курс учения в духовной Семинарии, и открыл старцу о намерении своем вступить в монашество. Старец преподал юноше душеспасительнейшие наставления. В числе их было завещание обучаться молитве Иисусовой. Говоря о ней, старец присовокупил: «Одна внешняя молитва недостаточна. Бог внимает уму, а потому те монахи, которые не соединяют внешней молитвы со внутреннею, не суть монахи» [409]. Определение очень верное! Монах — значит уединенный: кто не уединился в самом себе, тот еще не уединен, тот еще не монах, хотя бы и жил в уединеннейшем монастыре. Ум подвижника, не уединившегося и не заключившегося в себе, находится по необходимости среди молвы и мятежа, производимых бесчисленными помыслами, имеющими к нему всегда свободный доступ, и сам болезненно, без всякой нужды и пользы, зловредно для себя скитается по вселенной. Уединение человека в самом себе не может совершиться иначе, как при посредстве внимательной молитвы, преимущественно же при посредстве внимательной молитвы Иисусовой.

Ученик. Суждение старца Серафима представляется мне слишком строгим.

Старец. Оно представляется таким только при поверхностном взгляде на него; оно представляется таким недостаточному пониманию великих духовных сокровищ, сокровенных в Христианстве. Блаженный Серафим произнес не свое собственное мнение: он произнес мнение, принадлежащее вообще святым Отцам, принадлежащее Православной Церкви. Говорит святой Исихий Иерусалимский: «Отрекшийся от всего житейского, от жены, имения и тому подобного, соделал монахом лишь внешнего человека, а не и внутреннего, который — ум. Тот истинный монах, кто отрекся от пристрастных помыслов: удобно может он соделать монахом и внешнего человека, когда захочет. Не мал подвиг соделать монахом внутреннего человека. Имеется ли в современном поколении монах, совершенно избавившийся от пристрастных помыслов и сподобившийся чистой, невещественной, непрестанной молитвы, что служит признаком внутреннего монаха?» [410] Преподобный Агафон, инок Египетского Скита, будучи спрошен, что важнее, телесный ли подвиг или подвиг внутренний, отвечал: «Человек подобен древу; телесный подвиг подобен листу древа, а внутренний — плоду. Но как в Писании сказано, что всяко убо древо не творящее плода добра посекается и во огнь вметается [411], то из этого явствует, что все тщание наше должно быть о плоде, то есть о хранении ума. Нужно и то, чтоб древо было покрыто и украшено листьями, чем изображается телесный подвиг» [412]. «О чудо! — восклицает блаженный Никифор Афонский, приведши слова преподобного Агафона в своем сочинении о духовном подвиге, какое изречение произнес этот Святой против всех, не хранящих ума, а уповающих на одно телесное делание! всяко древо, не творящее плода добра, то есть блюдения ума, а имеющее один только лист, то есть телесный подвиг, посекается и во огнь вметается. Страшно, Отец, твое изречение!» [413]