Итак, Штюрмера тоже убили. Вероятно, чтобы навсегда закрыть ему рот. Кто же поверит, что продажный адвокат будет молчать в случае, если кто-нибудь заплатит ему еще больше. Странно, что в заметке ни слова не прозвучало о связи двух убийств — Штюрмера и Крюднера. Мне лично эта связь кажется очевидной. И еще одно важное обстоятельство стоит отметить — Густав Штайнер сейчас в Германии, стало быть, он — не единственный претендент на роль убийцы в этой компании. Во всяком случае, по последнему убийству у него алиби. И в то, что Лизхен Эрсберг с ее пристрастием к складочкам, двойным буфам и серебряным галунам имеет отношение к убийству, я нисколько не верю.
Хотя, пожалуй, не возьму на себя смелость утверждать, что эта парочка совершенно ни при чем. Я ведь не знаю никаких деталей. Сколько времени труп Штюрмера пролежал в парке, прежде чем его обнаружили? А не может ли так статься, что германский агент Штайнер еще до отъезда из Москвы убрал ненужного свидетеля, труп которого не сразу попался на глаза парковому сторожу? И Лизхен, коль скоро она была правой рукой жуликоватого адвоката, вполне могла быть замешана в эту историю…
Эх, поскорее бы пристроить в надежные руки проклятые патенты, из-за которых столько бед, вернуться в Москву и найти в этом запутанном деле с убийствами хоть какие-то концы!
От размышлений меня отвлекла госпожа Фан-дерФлит, вернувшаяся в гостиную в сопровождении горничной, нагруженной подносом с чайной посудой. Хозяйка продолжала мило о чем-то щебетать, но взглянув в мое лицо, осеклась на полуслове.
— Что с вами, Елена Сергеевна? — удивленно спросила она.
— Ничего страшного. Я просто просмотрела московские газеты. Дело, о котором я вам говорила, осложнилось еще одним убийством.
Елизавета Эдуардовна присела в кресло, молча взяла свою чашку с чаем и сделала несколько глотков, дожидаясь, когда горничная выйдет из комнаты.
Как только за прислугой закрылась дверь, она обреченно сказала:
— Придется вам помочь, дорогая. Как я понимаю, ваше дело принимает ужасающий оборот и одной вам со всеми проблемами не сладить. Пока не буду ничего обещать наверняка, мне нужно прежде посоветоваться с мужем и его сослуживцами. Но я постараюсь сделать для вас все, что смогу.
Мне тут же захотелось поправить госпожу Фандер-Флит — сделать не для вас, то есть не для меня, а сделать для нас, для всех нас, для России. Я не сильна в технике и не могу самостоятельно разобраться, что за бумаги попали нам в руки, но раз за эти патенты убивают людей, значит, они имеют огромную ценность… И все же я сочла за благо сдержаться и промолчать, чтобы не спугнуть хозяйку в ее благородных порывах.
— Елена Сергеевна, — «продолжала между тем Елизавета Эдуардовна, — если мне удастся устроить вам встречу с нужным человеком, где было бы предпочтительнее ее провести? Где-нибудь в городе — в кафе, в театре, в большом магазине? Или устроить вам приглашение в чей-нибудь дом, где будет много русских? Так сказать, „средь шумного бала, случайно“ поговорить о деле проще.
— Да-да, я с вами согласна. За мной могут следить, и нет никаких гарантий, что за соседним столиком кафе или на соседнем кресле в театре не окажется человек из германской разведки. Лучше мне прийти в какой-нибудь русский дом (ведь многие наши соотечественники живут в Берлине открытой светской жизнью, не так ли?). Подобный визит будет вполне естественным для дамы, прибывшей из Москвы. Прокрасться незаметно за мной посторонний не сможет, его просто не впустит швейцар, а если в этом доме соберется многочисленное общество, со стороны не узнать, с кем именно из приглашенных я успела пообщаться и на какую тему. Конечно, в том случае, если среди прислуги или близких друзей хозяев нет людей, завербованных германской разведкой.
— Боже милостивый, что вы такое говорите? Разве это возможно? — удивилась супруга первого секретаря посольства. — Нам никогда не приходило подобное в голову.
— А между тем, как только узнаешь о размахе деятельности германской разведки, это отнюдь не кажется странным, а напротив — весьма логичным. Я бы непременно только так и поступала на месте германского военного руководства — просто и эффективно, и всегда можно быть в курсе всех дел дипломатического корпуса.
Госпожа Фан-дер-Флит посмотрела на меня как-то странно.
— Елена Сергеевна, я понимаю, что вам пришлось прикоснуться к неприятным тайнам, да и убийства, связанные с делом, плохо влияют на нервы, но нельзя же предаваться такой черной мизантропии и видеть шпионов в каждой горничной или кухарке? А по поводу вашей просьбы — не тревожьтесь, я сегодня же постараюсь предпринять все от меня зависящее, чтобы вам помочь.
Вышла из дома Фан-дер-Флитов я со сложным чувством. К удовлетворению от мысли, что наше дело продвинулось вперед, примешивалось неприятное ощущение, что мне приходится изображать из себя какую-то вещую Кассандру, предсказаниям которой никто не верит.
И все же, пусть мои предсказания лучше так и не сбудутся. Я не хочу, чтобы нам пришлось воевать с Германией и чтобы мы проигрывали из-за того, что русская контрразведка оказалась не на высоте, а Россия нашпигована немецкими шпионами, как брауншвейгская колбаса салом, даже если тогда моя правота станет очевидной и все признают ее задним числом…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Берлинская подземка. — Дурацкая зеленая шляпа с перышком. — Сцена у фонтана. — «Хвост». — Капризный лебедь. — Пытка синематографом. — Повторный визит к госпоже Фандер-Флит. — Депеша из Петербурга. — Светский вечер был бы предпочтительнее.
Пора было поторопиться к фонтану на Александерплатц. Но, как назло, на улице не было ни одного свободного извозчика. Может быть, просто немецкие извозчики не берут седоков на любом углу, как это принято в Москве (ведь во всем должен быть порядок!), и следует пройти куда-нибудь к стоянке экипажей?
Не будучи осведомленной в подобных тонкостях, я рискнула воспользоваться таким экзотическим видом транспорта, как городская подземная железная дорога, или Untergrundbahn. Насколько мне известно, в Париже это называют элегантным словом метро, но немцы предпочитают собственное громоздкое наименование.
Мне было немного страшно спускаться под землю и ехать по каким-то темным тоннелям, прорытым, как мышиные лазы, под фундаментами берлинских зданий, но, в конце концов, к разнообразным жизненным впечатлениям стоит присовокупить и это.
Да, в берлинском метро нет ничего возвышенного, место это приземленное во всех смыслах. Просто посередине улицы вдруг обнаруживаешь дыру в земле, огороженную решетчатым бортиком, и из этой дыры вниз спускается незамысловатая лестница с бетонными ступенями. Внутреннее (так и тянет сказать — подвальное) помещение, которое вестибюлем назвать просто язык не поворачивается, лишено каких-либо потуг на архитектурное изящество. Все носит крайне прагматический уныло-функциональный отпечаток — простой перрон, скудное освещение, толстые столбы, подпирающие низкие своды…
Насколько мне известно, в Москве городские власти тоже намерены строить метро. Сейчас план на стадии разработки (шутка ли — в городе планируют построить сто подземных станций, для каждой из которых нужен индивидуальный проект), а в 1915 году, если ничто не помешает, уже должны пустить первую очередь (правда, я уверена, что моим соотечественникам непременно что-нибудь помешает и они будут возиться года до восемнадцатого, а то и еще дольше — очень уж мы тяжелы на раскачку!)
Но уж зато когда метро будет построено, тут мы утрем нос всей Европе с ее унылыми подвальными станциями. Наше метро наверняка будет отличаться от европейского так же, как Александровский вокзал в Москве отличается от берлинского Фридрихштрассе Банхофа.
Московские власти пригласят архитекторов, славных самыми помпезными проектами, не поскупятся на мрамор, гранит, бронзу, лепнину, хрустальные люстры, расставят на станциях скульптуры, украсят их мозаичными панно и витражами, заказанными у знаменитых художников… Генерал-губернатор непременно захочет лично курировать стройку, именуя ее событием века. Пусть мы будем строить метро долго, даже очень долго, не важно, ведь если нужно утереть нос иностранцам, Россия не знает удержу. Не сомневаюсь, что московское метро в конце концов не будет иметь в мире аналогов по размаху купеческой удали!