Самые крупные из них были достоинством в пятак, и общая сумма клада, наверное, составила бы сотни полторы…
Но этот клад был явно зарыт не графом. Графский должен был состоять из подарков императрицы, а она вряд ли одаривала возлюбленных пятаками и полушками. Да и год чеканки монет не совпадал со временем царствования Екатерины…
С проклятьями я поднялась на ноги и от души пнула ногой обломки ларчика, из-за которого чуть всерьез не пострадала.
Графский клад мне так и не дался. Пришлось вернуться в дом ни с чем. Одна радость, что неизвестному преступнику, посмевшему поднять руку на женщину, тоже ничего не перепало. Он, без сомнения, рассчитывал на что-то более ценное, чем несколько пригоршней медяков. Надеюсь, золотых слитков среди копеечных монет припрятано не было, а медью наш тать побрезговал.
И я решила, что, пожалуй, не буду рассказывать Анне и Салтыкову о нападении, как-то неловко. Ведь придется выглядеть в их глазах полной дурой! Здесь, в Привольном, непрестанно черт знает что случается. И что толку без конца кому-нибудь жаловаться? Анюта начнет волноваться, кудахтать… Уж больно дурацкая ситуация, а большого вреда, кроме разве шишки на затылке, мне не нанесли.
Вот сыскному агенту, может, и расскажу при случае про очередное бесчинство неведомого врага. И шишку предъявлю! Пусть тогда попробует сказать, что неизвестный визитер нас не истязает и вообще пальцем не трогает… Спасибо, что не убил пока!
Оставив заступ у крыльца, я поднялась по ступеням и прошла в переднюю, где натолкнулась на кучу чемоданов, баулов и полевых укладок, принадлежавших скорее всего нашему штабс-капитану, решившему всерьез перебраться в Привольное.
Что ж, с подобной экипировкой можно переселиться куда угодно, даже отправиться на вечное поселение в Сибирь.
В столовой меня ожидала очень милая и уютная картина – Аня и Салтыков чаевничали у самовара. Няни нигде видно не было, вероятно, добрая старушка тактично удалилась к себе в спаленку.
Мне тоже не мешало бы проявить деликатность, тем более что мой внешний вид производил скорее всего пугающее впечатление – мне ведь пришлось возиться с пылью, землей и паутиной, да еще и без чувств полежать, а это не добавляет облику человека свежести и привлекательности…
Но я все же не смогла обойти столовую, не перекинувшись с хозяйкой и ее гостем парой слов. Да, я отношусь к числу женщин, придающих значение даже таким пустякам, как собственная внешность, и показываться перед людьми в образе чумички не люблю, тем не менее правил без исключений не бывает – сегодня мне было не так уж стыдно за свой вид. Небрежность моего облика вполне оправдывалась обстоятельствами.
Аня-то знала, чем я занимаюсь в старой оранжерее, и встретила меня спокойно, лишь кротко предложила горячую воду и ужин. А вот на лице Валентина читалось некоторое изумление.
Ну что ж, друзья давно считают меня экстравагантной особой, я к этому уже привыкла.
– Господа, мне удалось кое-что найти в оранжерее, – сообщила я, интригуя хозяйку дома и Валентина.
– Неужели клад? – воскликнула Аня.
Я, не давая ей возможности углубиться в подробности – ведь Салтыкову о дедовских сокровищах пока неизвестно, а само по себе слово «клад» звучит в таком контексте вполне невинно, – продолжила:
– Представь себе, да. Но только ценности особой он не представляет. Кто-то, может быть, садовник, работавший в оранжерее, зарыл некогда на черный день свои копеечные сбережения. Копеечные в прямом смысле – одна медная мелочь. Если хочешь, Анюта, отправь потом прислугу собрать медяки, они так кучкой в оранжерее валяются. У меня на это уже сил нет.
– Ты права, наверное, это сбережения садовника, – подтвердила Аня. – Няня говорила, что одного из садовников когда-то, еще при бабушке, подозревали в том, что он потихоньку отправляет на базар фрукты и цветы из хозяйской оранжереи. Вот он, видно, свои накопления и припрятал от греха.
– Надо же, сколько занятных тайн хранят старые усадьбы! – заметил Салтыков, похоже, переставший удивляться, что я провожу свой досуг в поисках кладов…
Анна и штабс-капитан нашли фонарь и отправились любопытства ради посмотреть на найденное мной «сокровище», а я, прихватив большой кувшин с горячей водой, уединилась в своей спальне, чтобы вдоволь поплескаться в тазу.
Боже, вспоминая здесь, среди диких лесов, мою московскую ванну со сверкающими медными кранами, из которых льется сколько душе угодно горячей воды, я могу заболеть жесточайшей ностальгией и буду бродить по усадьбе, уныло повторяя, как чеховские три сестры: «В Москву! В Москву!».
Впрочем, я всегда гордилась своим снисходительно-философским отношением к проблемам бытия… У незабвенных сестриц-неврастеничек был, помнится, еще один идефикс: «Работать! Работать!», а с этим у меня как раз все в порядке как никогда. Все силы кладу на трудовом поприще!
Ужин я решила проигнорировать. Голова все еще болела от удара, а это никак не способствует аппетиту.
Намазав кремом натруженные лопатой руки, я забралась под одеяло и попыталась сосредоточиться на чем-нибудь веселом. После такого денька, как выпал мне сегодня, человеку обязательно нужны приятные эмоции, даже если придется вызвать их искусственно.
Жаль, что у меня с собой нет ни одного заграничного roman policier или хотя бы отечественного криминального романчика – в отличие от кровавых драм Шекспира те же самые смертоубийственные сюжеты в детективной литературе вселяют большой оптимизм. Представляю, какую конфетку сделал бы из «Макбета» Артур Конан Дойл…
Увы, за неимением легкого чтива пришлось сосредоточиться на собственных приятных воспоминаниях – вечерний час как раз располагал к некоторой мечтательности.
Убаюканная своими мыслями, я почти погрузилась в дрему, когда меня разбудил странный звук, напоминавший стук копыт по дороге.
За окном уже совсем стемнело, лунные квадраты расчерчивали комнату словно бы для игры в «классы», и время для верховых прогулок было, судя по всему, совершенно неподходящее. Скакать в темноте по заросшим тропинкам усадебного парка под силу только очень хорошему наезднику.
К тому же, насколько мне известно, в имении была лишь та древняя кляча, на которой мы с Анютой с шиком подкатывали к гиреевскому крыльцу, но это несчастное животное ни одному, даже очень хорошему, наезднику при всем желании не удалось бы заставить скакать галопом, да так, чтобы из-под копыт летели искры, а цокот раскатывался по всей округе.
До предела заинтригованная, я встала, подошла к окну и даже распахнула створки, презрев опасение, что комары расценят мои действия как гостеприимное приглашение к позднему ужину.
Со стороны парка, из глухих зарослей, к дому направлялся всадник, которого пока нелегко было рассмотреть за деревьями и кустами. Но темная тень несущегося во весь опор верхового, мелькая за ветвями, все приближалась и приближалась. А там, где проносился всадник, между ветвей струился какой-то странный, неземной свет… Картина была прямо-таки апокалипсической. «И ад следовал за ним»…
Впрочем, насчет ада необходимо разобраться получше. Я вспомнила о прихваченном из сундука старого графа полевом бинокле, метнулась к столу, протерла подолом рубашки окуляры прибора и настроила оптику на ночного гостя. Всадник как раз вылетел на открытое место, освещенное луной, и его можно было как следует рассмотреть.
Проклятье! Громадная черная лошадь с глазами, извергающими жуткий огонь, с пылающей мордой и горящими копытами… А на ней… О Боже! Закутавшаяся в бесформенный плащ фигура в треуголке (да-да, именно в треуголке екатерининских времен!) и с темным пятном вместо лица. Воистину конь вороной и всадник Апокалипсиса!
Я почувствовала, как по моей спине бежит неприятный морозец. Кажется, в этой усадьбе ко всему привыкли, но на этот раз происходит нечто новенькое, доселе невиданное! И не могу сказать, что сюрпризец из приятных!