Свежо. Стёжка кажется сухой, но стоит только сделать шаг в сторону, как с трав сыплется росный дождик. Роса на всём — сединой лежит на валунах, крупными каплями, готовыми вот-вот сорваться, — на колосьях, на стеблях полевых цветов.

Было очень тихо — ни шелеста, ни пенья птиц и даже мыши-полёвки не шебаршили во ржи. Высоко в небе лебяжьим пухом висели перистые облака, розоватые от восхода. Вполнеба полыхала на востоке заря. Она становилась всё шире, поджигая кромки облаков, которые занялись жаром, как раскалённые угли. Я стал посреди поля и повернулся к востоку. Мне хотелось поймать непередаваемо прекрасный миг рождения солнца. И рожь, что обступила меня кругом, стояла неподвижно под тяжелым грузом росы и, казалось, тоже ждала этого… И вдруг там, в верхушках далекого березняка, ожили, заплясали яркие языки пламени. На них было больно смотреть. На стеклах крайних изб деревни сполохами зарниц заиграло их отражение. И вот край солнца выплыл из-за берёз, и сразу же поле запело птичьими голосами. Щебетанье, посвист, стрёкот, татаканье послышались изо ржи и ближнего берёзового перелеска. И птицы запели, и родился ветерок, и от него заиграли листья, а ржаные колосья зашумели вкрадчиво, рассказывая о чем-то сокровенном. Изо ржи выпорхнул перепел, и я почувствовал на руках брызги от взмаха его крыльев. Перепел полетел над самой рожью, задевая ее крыльями и оставляя за собой мельчайшую радужную пыль.

Так начинался день. Я радовался, вновь увидев его рождение. Рождался он под музыку поля и леса.