При всех своих достоинствах Галя Бениславская оставалась женщиной, женщиной до мозга костей. Она ревновала Есенина к Дункан и боялась, что та пересилит ее и какими-нибудь ухищрениями заставит Сергея вернуться.

Кроме того, Галя Бениславская, как всякая женщина, не могла забыть, как она унижалась на страницах своего дневника, признавая превосходство Дункан. Теперь пришла пора отыграться.

Тем более, что Айседора сама дала повод. Вопреки словам, сказанным ею на перроне Белорусского вокзала, что она больше ничего общего с Есениным не хочет иметь, она не собиралась сдаваться. Уехав на Кавказ, она хорошо помнила, что, провожая ее на вокзале, Есенин пообещал приехать к ней на курорт, и она надеялась вернуть себе любимого мужа.

Галя Бениславская в своих воспоминаниях следующим образом излагала сложившуюся ситуацию:

«После заграницы Дункан уехала на юг. Не знаю, обещал ли Сергей Александрович приехать к ней туда. (Мы-то знаем из воспоминаний Шнейдера, что действительно обещал.) Факт тот, что почти ежедневно он получал от нее и Шнейдера телеграммы. Она все время ждала и звала его к себе. Телеграммы эти его дергали и нервировали до последней степени, напоминая о неизбежности предстоящих осложнений, объяснений, быть может, трагедии. Все придумывал, как бы это кончить сразу. В одно утро проснулся, сел на кровати и написал телеграмму: «Я говорил еще в Париже, что в России я уйду. Ты меня очень озлобила. Люблю тебя, но жить с тобой не буду. Сейчас я женат и счастлив. Тебе желаю того же. Есенин».

Галя Бениславская могла торжествовать, но, как женщина умная и хитрая, прекрасно понимавшая извилины женского сердца, она хотела закрепить свою победу и не оставить сопернице никакой надежды. Она дала понять Есенину, что сочиненный им текст телеграммы ее не устраивает. Она запротестовала против слов «люблю тебя», уверяла его, что если уж кончать, то лучше не упоминать о любви. В результате ее нажима телеграмма Айседоре ушла в редакции, которая ее удовлетворяла. Текст гласил: «Я люблю другую. Женат и счастлив. Есенин».

Однако Бениславской этого показалось мало. После долгого самоуничижения она явно испытывала потребность в самоутверждении. Помимо телеграммы Есенина Галя послала и свою телеграмму, текст которой должен был раздавить соперницу. Галя написала: «Писем, телеграмм Есенину не шлите. Он со мной, к вам не вернется никогда. Надо считаться. Бениславская».

Но Айседора Дункан тоже не была овечкой, она ответила уничижительной телеграммой Есенину: «Получила телеграмму, должно быть, твоей прислуги Бениславской. Пишет, что писем и телеграмм на Богословский больше не посылать. Разве переменил адрес? Прошу объяснить телеграммой. Очень люблю. Изадора».

Есенин немало веселился, получив эту телеграмму. Как писала Бениславская, он был доволен, что телеграмма Гали произвела такой эффект и вывела Дункан из себя настолько, что она стала ругаться. Для Есенина уже давно было ясно, что его роман с Дункан завершился окончательно и бесповоротно.

Но при этом нельзя забывать, что Есенин панически боялся того дня, когда Айседора вернется в Москву, приходил в ужас от одной мысли о скандалах, которые она наверняка будет учинять. Ему хотелось скрыться, уехать куда-нибудь, только бы не встречаться с ней. Уезжая из Москвы в Ленинград, куда его позвало жалостливое письмо Клюева, Есенин поручил Гале Бениславской забрать все его вещи с Богословского переулка и перевезти их на ее квартиру, с тем чтобы они не попали в руки Айседоры и ему не пришлось бы с ней встречаться.

Литературные дела Есенина складывались по-разному. С Кавказа он привез поэму «Анна Снегина» и много новых стихотворений. Друг Есенина и будущий муж его сестры Екатерины Василий Наседкин свидетельствовал:

«Анну Снегину» набело он переписывал уже здесь, в Москве, целыми часами просиживая над ее окончательной отделкой. В такие часы мы, по домашнему уговору, его оставляли одного, предварительно сняв трубку с телефона.

Своим литературным друзьям он охотнее всего читал тогда эту поэму. Было видно, что она нравилась ему больше, чем другие стихи».

Именно «Анна Снегина» стала поводом для разногласий между Есениным и литераторами из группы «Перевал». Конфликт был незначительный, но он свидетельствовал о том, насколько утвердился Есенин в собственном мнении о себе и о своем месте в русской поэзии.

Наседкин предложил Есенину прочитать поэму на заседании группы «Перевал». В 1925 году это было его первое публичное выступление в Москве.

Просторная комната в писательском Доме Герцена на Тверском бульваре была набита битком. Кроме перевальцев «на Есенина» зашло немало членов Московской ассоциации пролетарских писателей, людей из группы «Кузница».

Случилось так, что прекрасная лирическая поэма не имела большого успеха. Литераторы отзывались о ней с холодком. Кто-то предложил устроить обсуждение поэмы. Есенин от обсуждения категорически отказался.

— Вам меня учить нечему. Вы сами все учитесь у меня.

Есенин ушел с этого сборища несколько расстроенным, пряча свое недовольство за обычным бесшабашным видом. Перед тем как уйти, он спросил у Воронского, нравится ли ему поэма.

— Да, нравится, — ответил тот.

Он не покривил душой.

С Воронским Есенин вновь встретился в Баку, куда он уехал вскоре из Москвы. На Воронского эта встреча произвела очень тяжелое впечатление.

«Море скалилось, — вспоминал Воронский, — показывая белые клыки, и гул прибоя был бездушен и неприютен. Есенин стоял, рассеянно улыбался и мял в руках шляпу. Пальтишко распахнулось и неуклюже свисало, веки были воспалены. Он простудился, кашлял, говорил надсадным шепотом и запахивал то и дело шею черным шарфом. Вся фигура его казалась обреченной и совсем ненужной здесь. Впервые я остро почувствовал, что жить ему недолго и что он догорает».

На загородной бакинской даче Воронский стал свидетелем очередного пьяного скандала Есенина. Того увели в отдельную комнату, и когда Воронский вошел туда, он застал Есенина в слезах.

— У меня ничего не осталось, — сказал поэт. — Мне страшно. Нет ни друзей, ни близких. Я никого и ничего не люблю. Остались одни лишь стихи. Я все отдал им, понимаешь, все. Вон церковь, село, даль, поля, лес. И это отступилось от меня.

Он плакал более часа.

Воронский в связи с этой встречей вспоминал из последних стихов Есенина:

Пусть вся жизнь за песню продана.

Между тем издательские дела Есенина благодаря усилиям Бениславской шли довольно успешно. В апреле 1925 года Галя удачно провела переговоры с Ленинградским отделением Госиздата о выпуске Собрания сочинений Есенина.

В начале июня Есенин поехал к себе на родину в село Константиново на свадьбу своего двоюродного брата. Вопреки ожиданиям пребывания в родных краях не пошло ему на пользу.

Василий Наседкин, сопровождавший Есенина, писал: «До этой поездки я, как и все, знавшие Есенина, считал его относительно здоровым человеком. Однако, оказавшись в деревне, Сергей Александрович стал совершенно неуправляемым. Его капризы приняли болезненные формы.

Сам он заявлял, что страдает, видя «застойность крестьянской жизни, равнодушие и жадность».

Атюнин следующим образом описывал этот последний визит Есенина в Константиново: «В деревне он начал беспрерывно пить и скандалить, он разбил окна и пытался избить свою мать». Он распевал похабные частушки и плакал, уверял всех, что конец его близок.

Отношения Есенина с Галей Бениславской тоже становились все более натянутыми. Ее преданность и готовность на самопожертвование подвергались испытаниям. И порой очень суровым.

Есенин зачастую бывал с ней груб, его неблагодарность принимала чудовищные формы, он оскорблял ее женское достоинство.

Какой горечью пронизаны строчки в ее дневнике: «Сергей понимал себя и только. Не посмотрел, а как же я должна реагировать, когда он приводил ее сюда и при мне все это происходило, потом, когда я чинила после них кровать[11]. Всегдашнее — «я как женщина ему не нравлюсь».