Это всем понравилось, а больше всего самому Есенину, который остался трезвым и охотно помогал Августе незаметно выливать вино.

Судя по всему, Августа Миклашевская была женщиной доброй и хорошо воспитанной. Во всяком случае, она в своих воспоминаниях не сводила, как это принято у женщин, счеты со своими соперницами, а писала о них очень доброжелательно.

О существовании Гали Бениславской Августа была вполне осведомлена. Мариенгоф при ней насмешливо говорил, что Галя «спасает русскую литературу».

Августа писала, что Галя красивая и умная, и что, когда читаешь у Есенина в стихотворении «Шаганэ, ты моя Шаганэ» строчки:

то видишь Галю Бениславскую.

С большой симпатией Миклашевская набросала словесный портрет Гали: «Темные две косы, смотрит внимательно умными глазами, немного исподлобья.

Почти всегда сдержанная, закрытая улыбка.

Сколько у нее было любви, силы, умения казаться спокойной. Она находила в себе силу устраняться и сейчас же появляться, если с Есениным стряслась какая-нибудь беда».

Очень доброжелательно Миклашевская написала и о своей единственной встрече с Айседорой Дункан. Она вместе с Никритиной, Мариенгофом, артистом Камерного театра Соколовым встречала Новый год у актрисы Лизы Александровой. Позвонила Дункан, звала Лизу и Соколова приехать к ней. Лиза объяснила, что она не одна, а приехать к ним Айседора не захочет, потому что у них Миклашевская. Дункан сразу же объявила, что обязательно приедет — хочет познакомиться с Миклашевской.

«Я впервые, — пишет Миклашевская, — увидела Дункан близко. Это была очень крупная женщина, хорошо сохранившаяся. Я, сама высокая, смотрела на нее снизу вверх. Своим неестественным, театральным видом она поразила меня. На ней был прозрачный бледно-зеленый хитон с золотыми кружевами, опоясанный золотым шнуром с золотыми кистями, золотые сандалии и кружевные чулки, на голове — зеленая чалма с разноцветными камнями. На плечах — не то плащ, не то ротонда, бархатная, зеленая. Не женщина, а какой-то театральный король».

Она вдруг сорвала с себя чалму и швырнула ее в угол со словами:

— Произвела впечатление на Миклашевскую — теперь можно бросить.

После этого она стала проще, оживленнее. На нее нельзя было обижаться — так она была обаятельна.

«Уже давно пора было идти домой, — вспоминала Миклашевская, — но Дункан не хотела уходить. Стало светать. Потушили электричество. Серый тусклый свет все изменил. Айседора сидела согнувшаяся, постаревшая и очень жалкая.

— Я не хочу уходить, — говорила она, — мне некуда уходить… У меня никого нет… Я одна…»

Только очень тонко чувствующая и очень доброжелательная женщина могла так тепло написать о своей бывшей сопернице.

Есенин все реже появлялся у Миклашевской.

Однажды он, проезжая на извозчике, увидел на улице Августу Леонидовну, соскочил с пролетки и подбежал в ней.

— Прожил с вами уже всю нашу жизнь, — сказал он печально. — Написал последнее стихотворение…

И стал тихо, как всегда, читать:

Он прочитал Августе это стихотворение и грустно повторил:

Наша жизнь, что былой не была…

Это было похоже на прощание.

Через некоторое время Есенин прислал Миклашевской экземпляр сборника «Москва кабацкая» с автографом: «Милой Августе Леонидовне со всеми нежными чувствами, выраженными здесь». В сборнике были напечатаны семь стихотворений, объединенных в цикл «Любовь хулигана» с посвящением Миклашевской.

Их встречи происходили все реже и носили все более нервический характер.

Так случилось и 3 октября 1924 года. Миклашевскую разбудили в восемь утра — пришел Есенин. Он стоял перед ней бледный, похудевший.

— Сегодня день моего рождения. Вспомнил этот день прошлого года и пришел к вам… поздравить. Меня посылают в Италию. Поедемте со мной. Я поеду, если вы поедете.

Вид у него был измученный, больной. Голос — хриплый.

Они шли по улице и выглядели совершенно нелепо. У него на затылке цилиндр (очевидно, по случаю дня рождения), на одной руке лайковая перчатка. Августа с непокрытой головой, в пальто, накинутом поверх халата, и в туфлях на босу ногу. Однако Есенин перехитрил Миклашевскую — довел до цветочного магазина, купил огромную корзину хризантем и отвез домой.

Августа Леонидовна вспоминала еще об одной встрече — одной из последних. Есенин заехал за ней и повез куда-то на окраину Москвы, в чей-то дом с низким потолком и небольшими окнами. Посреди комнаты стоял стол, на нем самовар. Есенин стал около стола и начал читать свою последнюю поэму «Черный человек».

Августа вспоминала: «Он всегда хорошо читал свои стихи, но в этот раз было даже страшно. Он читал так, будто нас никого не было и как будто черный человек находился здесь, в комнате».

А дальше в мемуарах Миклашевской следует горькое признание:

«Я видела, как ему трудно, плохо, как он одинок. Понимала, что виновата и я, и многие ценившие и любившие его. Никто из нас не помог ему по-настоящему. Он тянулся к нам. С ним было трудно, и мы отходили в сторону, оставляя его одного».

Впрочем, объективная и честная женщина Августа Миклашевская сама поправляла себя и напоминала о Гале Бениславской, о ее бескорыстной, самоотверженной любви к Есенину.

Августа Леонидовна приводит такой примечательный эпизод. Как-то вечером к ней завалился Есенин с поэтом Иваном Приблудным, который тут же плюхнулся на диван и захрапел.

А Есенин был очень возбужден и пытался разбудить Приблудного:

— Как ты можешь спать, когда у нее такая бледность?

Рассказывая об этом вечере, Августа приводит такую характерную деталь: Есенин то и дело подбегал к двери и неожиданно распахивал ее — ему все время мерещилось, что кто-то подслушивает его под дверью.

Миклашевская позвонила Гале Бениславской и попросила ее приехать. Галя не заставила себя долго ждать.

Есенин понимал, что Бениславская приехала забирать его, и разволновался еще больше. Он старался сделать Гале больно, задеть ее самое ранимое место.

— Я знаю, — говорил он, — ты мне лучший друг, но ты мне не нужна.

Галя все так же сдержанно улыбалась, она, в свою очередь, знала его уязвимые места.

— Сергей Александрович, — сказала она, — вы сейчас очень некрасивый.

Есенин сразу затих, подошел к зеркалу и стал причесываться.

Галя помогла ему надеть шубу и увезла его.