Я сам выступал уже в одних трусах. Репа на ходу, на лежу, извиваясь, выпутывалась из штанов. О. Фролов вдруг бросился на Сашу «Босса» Большого (стабильно и добровольно обряженного в майку «BOSS»), пытаясь стянуть с него штаны, за что был схвачен и отведён в коридор для воспитательной беседы.
В паузе между песнями послышалось басовое восклицание Саши: «Во имя Господа нашего, опомнись!», а затем взрыв его же удыханий навзрыд. И они выскочили опять к нам — о. фролов (его фамилию стыдно даже с большой буквы писать), раскорячившись почти до состояния шпагата и передвигаясь прямо в таком виде наверно в основном за счет рук (одна из которых по-прежнему была перетянута полотенцем), а Санич упал на колени, рыдая, и бия головою в пол, и захлёбываясь, и указывая пальцем на Великого ренегата, который зажимал в горсть и оттягивал свои гениталии — словно пытаясь отсоединить их и протянуть каждому в нос.
Я в анус крестик засунул! — громко пояснил О. Фролов.
Ты что, долбак! богохул! анафема! — практически в один голос выпалили мы с Репой, воспользовавшись паузой в музыке.
Ну ведь где-то он должен быть! — ответствовал О. Фролов с безупречной логикой помешанного.
Саша, опомнись! — едва успели выкрикнуть мы, как начался «Faget», вскочил Саша Большой, заорав: «Сакраментальная песня моя!»
Бог пидарас! — заорал О. Фролов и развернулся своей задницей к иконе, которую он недавно снял из красного угла на кухне и повесил над своею кроватью, обращая тем самым внимание на свою новоявленную, «радикальную» религиозность. «В присутствии иконы» запрещалось материться и даже «замышлять недоброе» — доходило даже до избиений и до взимания платы с Репы за право находиться в комнате, «Вериги, вериги сконструирую… и себе и вам…» — бормотал он всё это время. Тут Санич, чуть оправившись от смеха и слёз и расправившись из состояния крючка, обратил своё внимание на икону, завешенную разорванными трусами О.Фролова — его тут же прошиб новый приступ эпилептического удыхания — опять до слёз — он, трясясь, указывал на икону, а сам ещё всячески бился головой в пол, потом начал отчаянно сучить лапками.
Теперь сам «князь Мышкин» явно замышлял что-то недоброе, но по обычаю этой песни мы сцепились в один непотребный хоровод или даже клубок, раскачиваясь и извиваясь и повторяя с нагнетанием интонации вместе с патологоанатомом Джонатаном Девисом: «О, май лайф, хуэм ай???!!!», и когда следовал ответ: «Айм джяст а фагет!!! Фэге-э-эт!!!», весь наш хоровод рассыпался, и каждый «отрывался», расшибался один, превращаясь в конце концов в труп до завтрашнего утра, а иногда и долее…
…На этот раз все расшибались «как в последний раз»… О. Фролов на раскоряченных и согнутых в коленях ногах и одновременно на руках, опираясь на ладони, а то и на локти — разгонялся, отползая, как паук, а потом врезался в стену задом, пытаясь заползти по ней вверх, к иконе. Что удивительно, это ему почти удавалось — гибкое, длинное, тощее тело, потные конечности, дурачая напроломность… Он раздирал ягодицы, бился задом в стену, выкрикивая «Щас насру!..», потом выпрямился, встал на две конечности (даже непривычно), ритмично подпрыгивая и «выскинывая» на икону, потом выскинул двумя руками — через каждый прыжок изменяя сии жесты нацистского приветствия на факи и плюясь в сторону иконы, потом ввёл и третье чередование — крестное знамение, потом рухнул на ягодицы и выскинул и руки и ноги — вытянутые балетные ножки, а потом, конечно, пытался изобразить и четыре фака и перекреститься ногой… Плюнул вверх — и плевок, вернувшись, упал ему на губы. Тут он заметил, что на кровати навалено всякой всячины — одеяла, спинки от кресел, подушки и т. д. — он превратился опять в человека-паука, размял свой анус (крестик было выскочил), вроде как присоску у мух, нацелился им куда надо и — помчался через баррикады кровати под потолок…
Хотя мы сами были уже в состоянии последних трепыханий под хрипы и всхлипы Девиса (помню, как на Новый год я, сам от себя не ожидая, единолично и публично — был ещё ортодоксальный рокер На Крыльях, и мы с О. Ф. обрядились в сельпоманов: одели пиджаки с галстуками, сделали чёлочки набок и нарисовали себе чёрные усики — в концовке «Дэрри» забился в угол и изломался и расшибся, как пидарасина), но видели его этот файнел рывок — первый раз он саданулся копчиком о бок кровати, упал, скорчившись от боли, второй раз залетел чуть выше, но рука попала в дырку — сетку кровати, полотенце съехало, хлынула кровь, он кувыркнулся обратно — не успев высвободить руку, угодил хребтом о ту же железяку, однако не долго сумлившись он атаковал в третий раз — с неизвестно откуда взявшейся силой для такого чудовищного рывка, неизвестно по законам какой физики преодолев все препятствия, вскарабкался по кровати и стене почти до самого потолка, сбив и трусы, и икону! Упав вниз, извиваясь, с визгом и стоном, он кинулся раздирать трусы, а потом и разбивать икону — тут вмешался Санич — отобрал — и вот в куче на полу оказались все мы — все бьют друг друга, все в крови, кусаются, Репа отхаркивает свою жидкость… Я почувствовал спазм в желудке и начал чуть-чуть блевать…
Это привело меня в чувство, я высвободился, вскочил, пиная всех подряд и призывая в союзники Санича. «Давай этого туда, — говорю я ему, — где его повязка, надо затянуть, Мишу на полу — брось ему подушку, Репу наверно ко мне, только валетом…» Было уже совсем светло, я зашторил окна и лёг спать — Репа сжалась в комок в углу моей кровати, вяло сплёвывая жидкость и подкашливая, О. Фролов лежал на самом краю своей черепаховой кровати, на железке, лицом вниз и продев руки в сетку, рядом Саша — уже спит, Михей — в двух подушках под столом…
Всё закончилось быстро — Светка начала стонать (пришлось зажимать ей рот), потом захотела в туалет. Сдвинув ноги и держа руку на промежности, согнувшись, как от боли в животе, она в сопровождении подруги добралась до туалетной комнаты. Ксю стояла на атасе — мало ли ещё родаки проснутся.
Отправила эту никудышную любовницу, села сама и вдруг — та же негодная мысль. Флакон шампуни — это слишком большой и плоская, как бы ребристая верхушка — не пойдёт, уже пробовала; дезодорант «Рексона» — это уже маловато будет, неинтересно… А когда-то даже остроконечную тонкую «Рексону» не могла засунуть! Что значит регулярные тренировки — если человека одухотворяет (сжигает) страсть к чему-нибудь, и ему не надо постоянно быть в напряжении, проявлять так называемую силу воли (в существование которой, кстати, не верю), а ему, напротив, надо тужится, чтобы поумерить свою непонятно кем и чем данную болезнь, — тогда он определённо достигнет крутых результатов! А enemas, thee enemies!.. Самая большая спринцовка, на которую в нетерпении надавливаешь сразу обеими руками… бьющая сразу высоко вверх!.. Потом и душ вплотную — «до помутнения желудка» — даже саму лейку душа засовываю по рукоятку!.. Рубить с плеча! Всегда во всём! Пётр Ι почему-то вспоминается… И никакие условия не нужны, и никакой тренер! Пойду потренирую Светочку…
Она легла под одеяло (простыню), примостилась совсем высоко на подушку, выставив задницу чуть ли не под нос Светке.
Поласкай меня там пальчиком, — сказала она подруге, а та уже сама гладила ладошкой ее гладкие ягодицы.
Давай, ещё пальчик, ещё…
Светка нехотя подчинялась.
Давай всё, все, всю — не бойся, у тебя миниатюрная ручка… это даже меньше, чем та штучка!..
Светка выполняла осторожно, постоянно смачивая слюной и влагой из Ксю.
Погрузив всё, начала двигать рукой, второй держа Ксю за талию. Та извивалась, довольно постанывала и шептала «Ещё, ещё!»… А ещё уже сама влезла пальцем к своей визави.
Вскоре она из пассивной превратилась в активную. Светкина ручка уже была свободна, а вот три пальца Ксю ворвались в тесноту брыкающейся, вырывающейся жертвы.
Не надо, не надо… — стонала она, грубо кантуемая более сильной девушкой.
Конечно не надо: у меня ведь кулак в два раза больше твоего — кто же скажет надо! Но ты не бойся: вот смазочка… не бойся: я тебя так продеру — на всю жизнь запомнишь… тебе же понравилась боль, да?