Булгаков, увы, свои рукописи жег и проделывал это не раз. В огне погибли его бесценные дневники, ранние пьесы, черновые редакции «Белой гвардии», первый вариант «Зойкиной квартиры»… В апреле 1932 года Булгаков писал П. С. Попову: «Печка давно уже сделалась моей излюбленной редакцией. Мне нравится она за то, что она, ничего не бракуя, одинаково охотно поглощает и квитанции из прачечной, и начала писем, и даже, о позор, позор, стихи!»
Остатки трех черновых тетрадей «романа о дьяволе» сохранились. Две общие тетради с изорванными листами (одна из них в привычной «черной клеенке», другая в твердой картонной обложке). И небольшая пачечка листков (узкие, оставшиеся от обрыва по вертикали, половинки листов) третьей тетради.
Существует легенда, она даже проникла в печать, что именно эти тетради Булгаков жег, вырывая листы пучками и тут же бросая в огонь, и что Елена Сергеевна, тогда еще Шиловская, будто бы присутствовала при этом. Но Елена Сергеевна не могла «присутствовать» при сожжении рукописей Михаила Булгакова — даже и самим Михаилом Булгаковым. Помните, Маргарита в романе: «Тихо вскрикнув, она голыми руками выбросила из печки на пол последнее, что там оставалось, пачку, которая занялась снизу. Дым заполнил комнату сейчас же…» Елена Сергеевна скорее всего поступила бы именно так. Но эти тетради она не выхватывала из огня: на них нет следов огня.
Зато видно, что Булгаков рвал их, сидя за столом, не торопясь, просматривая страницу за страницей. И видно, что сделал он это не вдруг, а в разное время, в разном настроении и, вероятно, по разным поводам.
Вот вырваны многократно правленные, густо перечеркнутые листы. Вырваны осторожно, чтобы не повредить тетрадь. Вот у самого корешка аккуратно вырезан десяток листов (по оставшимся первым буквам строк видно, что листы были исписаны). В другом месте вырезано еще несколько листов. И еще. Надрезано и вырвано полстраницы. Вырезаны две строки… Это в процессе работы уничтожался не удовлетворяющий автора текст — особенность черновых рукописей Михаила Булгакова. Две строки, впрочем, могли быть вырезаны кому-нибудь на память.
А вот остатки листов, уничтоженных в другое время, иначе. Листы в тетради складывались пополам по вертикали, справа налево. По одному, по два, по нескольку — в разных местах рукописи. Сгиб тщательно отглажен рукой, и по сгибу половинки листов оторваны, а след сгиба хорошо виден. Эти листы, вероятно, требовали переработки и какое-то время находились в тетради вот в таком сложенном виде. Один из них — в середине хорошо сохранившейся главы.
И уж потом Булгаков рукопись рвал, и тоже, может быть, не сразу. Видно, что раскрытая тетрадь лежала перед ним, он просматривал ее, захватывал правою рукою два-три листа, иногда больше, и рвал так, чтобы оборвать примерно половину, иногда рывком сверху вниз, иногда снизу вверх. Многие листы оборваны как бы под линейку: левой рукой прижат положенный на тетрадь какой-то предмет, может быть, не линейка, а книга или другая тетрадь, правая же рука производит срыв. В одном месте Булгаков рванул так сильно, что вслед за оторвавшейся половиной вылетели куски листов у корешка. Эти куски собраны и аккуратно водворены на место. Пожалуй, это более похоже на ликвидацию ненужных автору черновиков, когда уже существует текст, переписанный набело. На ликвидацию дорогих автору черновиков, след которых, знак которых все-таки хочется оставить — для себя…
Многие листы в рукописи сохранены. Случайно сохранены? Да нет, пожалуй. Сохранена неоконченная глава, сохранены требующие доработки главы. Не тронуты страницы с выписками, названные Булгаковым так: «Материалы».
Так что же сжег в начале 1930 года Михаил Булгаков? Недостающие куски этих в общем поддающихся прочтению черновых тетрадей? Или все-таки рукопись, о которой потом с болью писал Вересаеву: «…я стал мазать страницу за страницей наново тот свой уничтоженный три года назад роман. Зачем? Не знаю. Я тешу сам себя!»
Мне представляется заслуживающим внимания мнение Любови Евгеньевны Белозерской. Она была женой писателя в те годы, когда он работал над первой редакцией романа. Некоторые страницы в этих уцелевших черновых тетрадях написаны под его диктовку ее рукой. Любовь Евгеньевна считает, что уже существовал роман. Она не ручается, что роман был закончен. Но это был большой, уже упорядоченный текст, и Булгаков несколько раз, по частям, читал роман у знакомых, например, у любимых своих друзей Ляминых, где некогда читал «Белую гвардию». В романе были главы, которых в сохранившихся черновиках нет. Любови Евгеньевне хорошо запомнилась глава «Шабаш ведьм» (глава ей не нравилась, и критика ее очень конкретна). Был кот (в конце одной из этих уцелевших тетрадей он лишь упоминается: «На зов из черной пасти камина вылез черный кот на толстых, словно дутых лапах…»). Был — ей кажется, совсем не отличающийся от окончательного, но все-таки, вероятно, отличающийся — монолог: «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля!..»
Любови Евгеньевне помнится даже, что существовал этот роман не только в тетрадях, но и в машинописи…
Думаю, что Булгаков уничтожил рукопись, роман. А отброшенные им еще прежде черновики остались. В его биографии есть аналогичный случай. Фраза в письме от 28 марта 1930 года полностью читается так: «И лично я, своими руками, бросил в печку черновик романа о дьяволе, черновик комедии и начало второго романа «Театр»…» Но более ранняя, черновая тетрадь романа о театре, датированная сентябрем 1929 года, сохранилась. Она носит название «Тайному другу», и следов огня на ней нет.
И все-таки из черновых этих тетрадей многое видно.
Первая редакция отличалась существенно от известного нам теперь романа «Мастер и Маргарита». В романе не было Мастера и не было Маргариты. Замышлялся и разворачивался сатирический «роман о дьяволе», в сохранившихся черновиках называвшийся так: «Гастроль…» (чья? Половина листа оторвана); «Сын…» (второго слова тоже нет); «Черный маг» (тщательно зачеркнуто). Потом появилось название «Копыто инженера». Это «копыто» еще долго будет удерживаться в заголовках романа. В 1931 году Булгаков назовет свой роман так: «Консультант с копытом». В 1932-м среди перечня названий для романа («Сатана»… «Черный богослов»… «Он появился»…) запишет: «Подкова иностранца» и дважды подчеркнет. И даже в окончательной редакции романа «копыто» оставит маленький след — драгоценную подкову, подаренную Воландом Маргарите.
Но уже в этих ранних изорванных тетрадях действие романа начиналось именно так, как теперь: со сцены на Патриарших прудах, когда перед двумя москвичами — Берлиозом и Иванушкой — появляется загадочный незнакомец.
Еще не было того великолепного текста, без которого немыслим теперь роман «Мастер и Маргарита», и некоторые столь хорошо знакомые читателям слова, штрихи, находки возникали отдельными записями тут же, рядом с текстом, чаще всего вверху страницы. Отдельная запись: «Севрюжка паровая». Отдельная запись: «Га-Ноцри». Запись вверху другой страницы: «Легион = 10 когортам = 30 манипулам = 60 центуриям» — и подсчет, сколько же человек в каждой единице. Еще запись: «Клавдия Прокула — жена Пилата» (Булгаков пробовал ввести это действующее лицо, упоминаемое в евангелии от Матвея, но потом отказался от такой мысли, оставив Пилата в его жестоком одиночестве, «поместившим всю свою привязанность в собаку»). «Центурия», «Цезарея»… Потом Булгаков будет писать «кентурия», «Кесария»…
Еще не установились, зачеркиваются, исправляются на ходу (и будут меняться до самого окончания романа) имена. Берлиоза, которого мы знаем как Михаила Александровича, звали в этих первых тетрадях Владимиром Мироновичем, и был он, кажется, еще не председатель Массолита, а редактор журнала «Богоборец», чем, собственно, и объясняется его разговор с Иванушкой о рисунке («К каковому рисунку Берлиоз и просил Безродного приписать антирелигиозные стишки») и о Христе. Иван Бездомный носил в этой редакции фамилию Безродный. И на Патриарших вместе ними была собака Бимка, может быть, в дальнейшем исчезнувшая потому, что в рассказе о Пилате такое большое место занял гигантский остроухий пес Банга.