Генриетта стояла, переминаясь с ноги на ногу: все это она слышала и раньше.

– Завтра утром его величество въезжает в столицу и ты будешь иметь возможность поприветствовать его. Рядом с ним будет скакать и твой родной брат – два короля бок о бок.

– Чарлз! – ликующе крикнула Генриетта. Генриетта-Мария нахмурилась.

– Да, да, он самый. Но тебе не следует из преклонения перед братом забывать о необходимом почтении перед королем Франции. Это очень хорошо – любить брата… Но ради него тебе необходимо другого человека полюбить больше, чем брата.

Генриетта не стала говорить матери, боясь рассердить ее, что никогда в жизни не сможет любить другого человека больше, чем брата.

– Тебе уже восемь, – повторила королева. – Достаточно, чтобы перестать думать о детских развлечениях и всерьез подумать о своем будущем.

Восемь лет! Потом Генриетта будет вспоминать об этом возрасте как о конце своего детства.

На следующий день в столицу въезжал король Франции. Вдоль дороги из Сен-Клу в Париж толпились люди, чтобы приветствовать его. Прошел уже год со времени его отъезда из Парижа, но и в дни бунта против двора люди не забывали про этого красивого мальчика и не чувствовали к нему неприязни; наоборот, один его вид вызывал приветственные крики и аплодисменты.

Все вокруг было великолепно разукрашено: городские гвардейцы, одетые в красный и голубой бархат, возглавляли процессию, а сразу за ними скакал король, в пурпурных бархатных одеждах, вышитых золотыми королевскими лилиями, его шляпа с плюмажем была красиво заломлена назад. Карие глаза, сиявшие торжеством и доброжелательностью, гармонировали с отточенными чертами лица, достойными греческой скульптуры, а свежий, кровь с молоком, цвет лица свидетельствовал, что это все же не статуя, а живой и здоровый подросток. Рядом, разительно контрастируя с ним, возвышалась худая фигура английского короля; его смуглое лицо казалось безобразным рядом с розово-белым лицом небесного херувима, каковым казался французский король, и, тем не менее, многие женщины были не в силах отвести глаз от первого, чтобы взглянуть на второго.

Со всех колоколен доносился праздничный звон: Фронда окончена, во Франции – мир, и мужчины и женщины плачут и говорят, что их красивый король ниспослан самими Небесами, чтобы привести страну к процветанию. Окна были распахнуты настежь, из них тоже доносились ликующие крики, повсюду развевались шелковые ленты. Самые любопытные залезали на крыши, желая лучше видеть своего монарха. Одна женщина – оборванная и грязная – проложила себе путь через толпу и попыталась поцеловать ногу Людовика. Гвардейцы собрались было оттащить ее, но король лишь улыбнулся, и улыбка его заставила женщину закричать: «Храни его Бог!», и все собравшиеся начали бурно восхвалять нищенку и милость короля.

За королем скакали великие герцоги Франции – герцог Вандомский и герцог де Гиз, за ними следовал маршал, а затем придворные в сверкающих одеждах. Замыкали эту группу конные гвардейцы.

Швейцарская гвардия двигалась впереди кареты королевы. В ней на заднем сиденье сидела Анна Австрийская, прямая и надменная, свесив через дверцу красивые руки в перстнях. Собравшийся народ встречал ее довольно холодно: он никогда не любил королеву и именно ее, а не красавчика Людовика, винил во всех неприятностях, пережитых страной. Рядом с каретой скакал второй сын королевы – Филипп, согласно обычаю именуемый «месье»– двенадцатилетний мальчуган, немного хмурый из-за почестей, оказываемых брату. Да и как было не роптать на жребий, по которому он родился после брата. Филипп не обладал поразительной красотой Людовика, но успел проявить остроту ума и сообразительность, и ему трудно было смириться с тем, что при любом повороте событий ему суждено оставаться на вторых ролях.

Мать, взглянув на него, напомнила, что следует улыбаться и кланяться народу, иначе тот решит, что перед ним угрюмый мужлан, невыгодно отличающийся от брата. Так что месье Франции пришлось затаить чувства и широко улыбаться, и люди вдоль дороги перешептывались, что удивительным образом после двадцати двух лет совместной жизни Бог благословил союз Людовика XIII и Анны Австрийской, даровав двух таких замечательных мальчуганов.

Грянули выстрелы с Бастилии и залпы с Гревской площади; а на улицах города зажглись костры.

Война во Франции окончена, Людовик вернулся в Лувр, и пришло время вернуться тому блеску и веселью, без которого французы не могут жить.

И Париж ликовал.

В большом зале Лувра король приветствовал гостей. Среди них была и Генриетта-Мария с дочерью. Анна Австрийская улыбнулась золовке, и та незамедлительно сделала вывод, что королева-мать Франции ничего не имеет против брака их детей. Глаза Генриетты-Марии засверкали, она ощутила себя почти счастливой.

«Если бы только еще один человек мог быть здесь и видеть этот счастливый день!»– подумала она, и слезы выступили на глаза. Она их тут же украдкой утерла: никто не должен видеть ее горя, все были бы только раздражены, что кто-то столько времени носится со своим несчастьем.

Если бы Чарлз обладал состоянием мадемуазель! Он мог бы организовать новую кампанию за возвращение королевского престола. Если бы Анна Австрийская согласилась на бракосочетание Людовика с маленькой Генриеттой!..

Все это лишь грезы, но так ли они невыполнимы?

У юного Людовика было надменное выражение лица. Подчинится ли он матери, особенно в таком вопросе? Его окружали льстецы-лизоблюды, с младенчества говорившие ему, что он ниспослан небесами для того, чтобы править Францией, ему, королю с крошечного возраста, никто ни в чем не смел отказывать, и самая кроткая натура в условиях такого воспитания не могла не нахвататься надменности. Да, пожалуй, он сам сделает выбор, на основе своих расчетов, и почему избранницей не оказаться Генриетте?

Генриетта была ошеломлена зрелищем всех этих торжеств: весь период войны когда двора в Париже не было, они жили так тихо, и ей ни разу не приходилось бывать в таком блестящем обществе.

Она была возбуждена, ей нравилось смотреть на сверкающие драгоценностями одежды мужчин и женщин, да и Чарлз был здесь же, на почетном месте рядом с королем Франции, и от этого она испытывала огромное удовлетворение. Это так замечательно, видеть оказываемые брату почести, ее милому брату, которого она когда хотела дергала за волосы, брату, который подбрасывал ее в своих руках и никогда не забывал, что у него есть маленькая сестренка Минетта.

Но вот пришел ее черед выйти из рядов и поклониться королю Франции. До чего же тот красив, подумала она, в нем есть все, что можно пожелать увидеть в мужчине.

Преклонив колени, она поцеловала его руку, как положено в таких случаях.

– Моя маленькая кузина, – сказал Людовик. – Я счастлив видеть вас здесь.

Но его взгляд был беглым и довольно равнодушным, подняв же глаза, она обнаружила, что Филипп вяло и без особого интереса изучает ее.

Она вспомнила слова матери, что должна влюбить короля в себя – ради матери, убитой горем и истерзанной муками, и ее охватила паника. Как я могу влюбить в себя этого ослепительного молодого человека, – подумала она и почувствовала себя такой несчастной и беспомощной, что в растерянности забыла отойти в сторону.

Она ощутила, как в зале установилось гробовое молчание: французский двор, придававший величайшее значение всем мелочам этикета, был шокирован. Окончательно перестав понимать, что ей следует делать, она задрожала как осиновый лист.

И вдруг, догадавшись, повернула глаза к самому любимому на свете лицу, зная, что на него-то она может положиться. Глаза его обрамились морщинками в столь любимой ею улыбке, краешки губ приподнялись. Она беззвучно взывала к нему, ведь королю Англии нарушить этикет не так страшно, как маленькой девочке.

И брат положил руку на ее плечо и привлек к себе, чтобы следующий человек мог выразить свое почтение французскому королю.