— Наконец-то мы свободны! — заявил он. — Мои друзья, как хорошо, что Париж остался позади. Там умерли моя мать, адмирал Колиньи и многие верные нам люди. Не сомневаюсь — со мной хотели поступить таким же образом. Я не вернусь в Париж по доброй воле. Я оставил там вещи — мессу и жену.

Наваррец состроил гримасу.

— Я постараюсь обойтись без первой. Что касается второй, то я не вернусь к ней.

Он снова засмеялся, радуясь своему избавлению от Парижа — от мессы и жены:

— Мне придется обойтись без того, что я потерял. И еще — пусть это останется между нами — думаю, по этому поводу я готов принять от вас скорее поздравления, чем соболезнования.

Марго держали в ее покоях; возле дверей, снаружи, стояли гвардейцы. Она знала, что король хочет расправиться с ней; вероятно, она еще жива лишь благодаря заступничеству матери. Хотя на долю Катрин выпадало множество неприятностей по вине ее беспокойных детей, она желала сохранить их. Сейчас у нее осталось лишь два сына и дочь; через них она сохраняла власть. Марго полностью отдавала себе отчет в этом.

— Я обязана моей жизнью тому обстоятельству, что я нужна и полезна матери, — говорила она друзьям. — Вы можете не бояться того, что мне подсыпят в бокал яду.

Марго сердилась на мужа больше, чем на кого-либо; он не сказал ей о своем плане бегства. Аленсон скрылся благодаря ее изобретательности; они вместе планировали эту акцию; Марго была уязвлена тем, что Наваррец удрал без единого слова. Но что еще можно ждать от такого дикаря? — сказала она себе.

Она коротала время с помощью чтения и сочинительства. Она описывала в своих мемуарах все памятные события, чуть-чуть оттеняя их, немного льстя себе. Литературные упражнения доставляли ей огромную радость.

— Я не сожалею о моей болезни, — говорила она. — Не сожалею о моем заточении. Я нашла в жизни нечто такое, что навсегда останется со мной. Пока я могу читать и писать, я не могу сожалеть о том, что подталкивает меня к этим двум занятиям.

Сейчас один человек интересовал ее сильнее всех других; она приказала своим шпионам сообщать ей все касающиеся его новости. Она уверяла себя и других в том, что думает о нем с цинизмом; она не признавалась даже себе в том, что была бы счастлива принять участие в его интригах.

На улицах пели новую песню. В ней прославлялись благородство, ум, мужество, набожность Генриха де Гиза.

Де Гиз не терял времени даром; он постоянно лелеял и подпитывал свою огромную популярность. В голове парижского героя зрели грандиозные замыслы. Сейчас он возглавлял католическую лигу — большую федерацию, объединившую в своих рядах многих представителей знати и братства иезуитов и созданную с целью защиты католической веры от всех ее врагов. Люди называли короля глупцом и щеголем; королеве-матери нельзя было доверить защиту интересов католицизма; поэтому появилась необходимость в учреждении Лиги, способной защищать католиков по всей Франции. Но Лига занималась не только сохранением католической веры; в последние голы население страдало от несправедливых налогов; Лига заявила о свеем намерении отстаивать ущемленные права людей. Лига искала поддержки со стороны самой могущественной страны Европы, ее члены не сомневались, что мрачный Филипп окажет ей в случае необходимости помощь.

Марго знала, что король еще не начал бояться Лиги; он был слишком увлечен банкетами, болонками и милашками. А что Катрин? Неужели она хуже Марго понимала человека, ставшего во главе Лиги? Он был Гизом и, следовательно, честолюбцем; сознавала ли Катрин, как далеко могут завести его амбиции?

Марго казалось, что нет. Как бы ни была умна Катрин, она твердо верила в божественные права королей — и королев; ей не приходило в голову, что человек, относительно далекий от прямой линии наследования, может претендовать на трон. Катрин не позволяла себе думать о том, что Генрих может умереть; кроме Генриха, есть еще Аленсон. Но Аленсон уже заключил союз с гугенотами; следующим наследником после Аленсона являлся другой гугенот — Наваррец. Одной из задач Лиги, пока не вмешивавшейся всерьез в государственные дела, было, по убеждению Марго, предотвращение любой возможности восхождения на трон гугенота.

Марго беспрестанно думала о Гизе; однако она почти не упоминала его имя в мемуарах, потому что не хотела увековечивать на бумаге свое глубокое увлечение этим человеком. Она писала о нем вскользь, мимоходом. «Месье де Майенн сильно растолстел; месье де Гиз — отец большой семьи, его жена весьма плодовита. На его голове много седых волос, а щека рассечена в бою. Он быстро стареет».

Марго обрадовалась, когда ей тайно доставили письмо от мужа. Читая его, она цинично улыбалась. Генрих не притворялся, будто написать послание его заставила любовь. Он помнил, что они считались союзниками и что Марго — искусная шпионка; Наваррцу пришло в голову, что она может принести ему пользу, информируя обо всем, происходящем при дворе.

Он отлично знает, подумала Марго, что, если мое адресованное ему письмо перехватят — мать и брат везде имеют своих шпионов, — это неизбежно приведет к моей смерти. Но какое ему до этого дело? Да, он потеряет полезного осведомителя. Он огорчится. Но не прольет по этому поводу слишком много слез. Нет, месье Наваррец. Ищите своих шпионов в другом месте.

Но со временем ей надоело читать, писать мемуары и наблюдать за странным поведением месье де Гиза; она начала размышлять о том, каким образом она могла бы отправлять письма Наваррцу, опасное задание которого спасло бы ее от скуки. Вскоре соблазн заняться этим делом пересилил страх.

Катрин испытывала отчаяние от того, что король снова оказался под влиянием своих фаворитов; он вторично распорядился о том, чтобы официальные депеши попадали только в его и их руки. Это уязвило Катрин, как ничто другое; неведение было губительным для ее планов. Карл никогда не игнорировал Катрин так беззастенчиво, как Генрих; вспоминая о всех своих замыслах, связанных с этим сыном, о том, как она помогала ему, устраняла его врагов, Катрин не сдержала слез.

Молодая королева Луиза, супруга Генриха — доброе создание, столь же преданное королю, как и его мать, — застала Катрин плачущей; изумленная этой картиной, она опустилась на колени, взяла Катрин за руки и поцеловала их, пытаясь успокоить королеву-мать.

— Все, что я делаю, вызывает у него недовольство, — сказала Катрин. — Я всегда старалась помочь ему.

— Он знает это, — отозвалась Луиза. — Просто сейчас вам противостоят другие люди…

— Он прислушивается к их советам и пренебрегает моими! — заявила Катрин.

— Мадам, он — стойкий католик. Он не желает демонстрировать, как вы, терпимость к гугенотам.

Катрин презрительно рассмеялась.

— Помогут ли ему воевать его новые друзья? Они мастерски завивают волосы, красят ему лицо, лучше меня разбираются в покрое камзола, но когда речь заходит о войне… Помогут ли они Генриху лавировать между месье де Гизом и Наваррцем, между католиками и гугенотами?

Катрин мгновенно успокоилась; она сама была удивлена легкостью, с которой она выдала себя перед молодой королевой, почти не разбиравшейся ни в чем, кроме ухода за болонками.

— Дочь моя, ты славное, доброе дитя; я люблю тебя.

— Я бы хотела вам помочь, мадам.

— Роди королю сына. Это порадует меня больше всего.

— О, мадам! Если бы это было возможно!

Катрин отпустила девушку и принялась стирать с лица следы плача; она слегка попудрилась и заново накрасила губы.

Что с ней произошло? Она стареет, теряет свои способности? Она так сильно растолстела, что стала с трудом двигаться. Каждой зимой обострялся ревматизм. Поглядев в зеркало, она пожала плечами. В ее глазах по-прежнему горел огонь решимости; Катрин знала, что его трудно погасить. Он никогда не утратит тягу к власти, иначе что останется ей в жизни? В отличие от своего главного врага, Жанны Наваррской, она не верила в то, что ее что-то ждет после смерти. Она должна смотреть правде в глаза. Дети, от которых после гибели мужа зависела ее власть, оказались предателями. Она должна признать тот факт, что власть — самая ценная вещь на свете для таких людей, как она, — достается нелегко; ее весьма трудно удержать.