14
Мы ехали размеренно. Гилмор внимательно следил за лошадьми, так как экипаж наш был порядком перегружен. Флора, у которой опыт путешествий в столь юном возрасте был совсем невелик, пребывала в радостном возбуждении, а мне было приятно видеть, что благодаря этой поездке у моей Корделии стало легче на сердце. Правда, она немного волновалась из-за того, что не знала, как примут ее в новой семье.
Как только мы двинулись в северном направлении по холодной и бодрящей погоде, мои треволнения и заботы начали отступать.
На середине пути было решено остановиться в придорожной гостинице. Мы с Гилмором повели лошадей в конюшню, и тогда-то он обернулся ко мне и спросил, что нового известно о Франкенштейне. Конечно, он, как и все в Лондоне, слышал о совершенном на Виктора нападении. Я рассказал ему все, что мог. Он ответил только одно:
— Я все-таки не сомневаюсь, что то несчастное существо, которое доктор держал запертым в сарае на Оркни, несмотря на то ужасное состояние, в котором оно находилось, на самом деле было человеком. Он-то, я думаю, и пришел теперь отомстить мистеру Франкенштейну.
Я ответил, что не исключаю справедливость его предположений и нам всем следует благодарить Бога за то, что мы наконец-то уезжаем подальше от Лондона. Гилмор с этим горячо согласился.
Когда мы прибыли в Кеттеринг, нас там уже ждали мой отец, Арабелла и Анна, устроившие нам очень теплый прием. К тому же у нас в доме гостил замечательный Дадлей Хаит, который в мае должен был стать мужем Арабеллы. Миссис Фрейзер осталась еще на несколько дней, так что компания у нас подобралась большая и веселая. Маленькая Флора радовалась свободной жизни в большом доме. Девочка могла теперь разгуливать по всему поместью, к тому же вскоре она крепко подружилась с управляющим и стала его любимицей. Он откуда-то раздобыл для Флоры пони и стал возить ее на прогулки по всему поместью: он впереди на своей гнедой, а она за ним на Тэнси — так девочка назвала свою маленькую лошадку. А однажды ночью, вскоре после нашего приезда, они поехали смотреть, как играют барсуки в полнолуние.
Трудно переоценить ту доброжелательность и теплоту, которую выказали отец мой и мои сестры при появлении в нашем доме Корделии. Я, конечно, понимал (что греха таить!), что отец надеялся на более удачную партию для меня. Он рассчитывал, что я получу от судьбы нечто большее, чем вдова бедного адвоката, да еще и с дочкой. Несмотря на это, он принял Корделию сердечно и проявил к ней искреннее расположение. То же самое можно сказать и о сестрицах. Выяснилось еще одно интересное обстоятельство, о котором до тех пор не подозревали ни я, ни Корделия. Мой отец во времена своей учебы в Тринити прекрасно знал отца моей невесты, Джона Джессапа. Как-то за обедом мы от всей души смеялись над теми проделками, которые вытворяли наши папаши в студенческие годы. Выяснилось, что в колледже отца Корделии перекрестили в Джека-радикала из-за его крайних взглядов на жизнь. Оказалось, что Джек держал в своей комнате пару волкодавов и парочку ястребов, и это обстоятельство не приводило в восторг ни соседей-студентов, ни местные власти. Чего тогда только не было в их студенческом кружке: и кутежи, и игры, и неуплаченные долги, — так что я даже приуныл, когда вспомнил все те наставления и увещевания, какими изобиловали письма моих родителей, которые я сам получал в пору студенчества.
В общем, мы много веселились, ходили по гостям и принимали соседей. Дамы, конечно же, вели разговоры о новых фасонах и стилях. Их дискуссиям об узорах и вышивке, о рюшах и оборках и прочих, представляющихся мужчинам загадочными делах, не было конца. Это отчасти является ответом на вопрос, почему же милые дамы не занимаются серьезным изучением вопросов из области философии и других наук и не предаются глубоким размышлениям — у них, к счастью, совсем не остается на это времени и сил. Итак, четыре дня мы предавались радости и веселью, пока на пятый день темная туча не закрыла ясный небосклон нашего счастья: пришло еще одно тревожное письмо от Аугустуса Уиллера.
В то утро мы должны были отправиться на охоту — традиционное для Кеттеринг-холла занятие. Кругом царило возбуждение и суматоха. Флора вскочила на ноги, едва забрезжил рассвет, так как ей было разрешено на безопасном расстоянии следовать за охотниками на своем пони. Мы рано позавтракали и, одетые для верховой езды, присоединились к соседям, которые к этому времени уже прибыли. У дома вышла задержка, пока конюхи подводили оседланных лошадей и помогали забраться в седла гостям. Было ясное утро, и мы возлагали большие надежды на предстоящий день. И вдруг появился мальчик-посыльный с письмами.
Слуги уже убрали со столов и разносили теперь горячий пунш оседлавшим коней охотникам. Раздавался лай борзых, уже готовых к охоте. И тут я открыл письмо и внезапно почувствовал, что счастливые дни в Кеттеринге были всего лишь передышкой и страшное дело Виктора Франкенштейна продолжается.
Я дал себе обещание: что бы ни было в этом послании, из Кеттеринга я не уеду. Письмо же было следующего содержания:
«Мой дорогой мистер Гуделл!
Я очень сожалею, что не застал вас тогда в Лондоне, и считаю теперь необходимым сообщить вам о странных, вызывающих у меня тревогу результатах моей встречи с мисс Клементи, посетить которую вы меня просили. Очень сожалею, что вынужден вас побеспокоить по этому поводу, однако считаю, что вы должны (и, полагаю, сами бы того захотели) узнать об этом, поскольку именно вы были настолько любезны, что предложили мне оказать ей помощь.
Сначала я должен сообщить вам, что ранее меня уже просили использовать силу, которой я владею, в некоторых непонятных случаях, когда не было видимой причины страданий пациента. Пытаясь принести облегчение в подобных ситуациях, я, как и любой врач, прибегал к помощи доступных мне средств. Но, к сожалению, все успешные попытки не давали длительного результата, а лишь приносили временное облегчение, после чего пациенты возвращались к первоначальному состоянию. Однако никогда еще в своей практике не приходилось мне сталкиваться с тем, что произошло во время нашей встречи с мисс Клементи. Я не могу сказать, что потерпел фиаско, — наоборот, первый сеанс оказался многообещающим. И все же сложившаяся ситуация настолько меня встревожила, что я засомневался в том, стоит ли мне вообще продолжать лечение.
Я прибыл в дом мисс Клементи на Рассел-сквер февральским вечером, за день до того, как обратился к вам с просьбой о встрече. Я приехал туда около половины третьего и был любезно встречен самой мисс Клементи и ее импресарио мистером Мортимером. Еще один джентльмен, которого мне так никто и не представил, подъехал немного позже и вместе с мистером Мортимером присутствовал во время сеанса.
Я бы предпочел, чтобы вместо него присутствовала еще одна дама, или какие-нибудь родственники, или компаньонка мисс Клементи, и все же мне пришлось пойти на проведение сеанса в присутствии этого человека. Если б я предвидел, что нас ждет, я бы настоял на своем, но случилось то, что случилось. Хоть я и находил отсутствие еще одной дамы и присутствие мистера Мортимера и второго молодого джентльмена довольно необычным, я не видел причин отказываться от эксперимента. В молодом джентльмене я узнал человека, который присутствовал ранее на одном из моих сеансов в частном доме, однако имени этого мужчины я так и не вспомнил.
Вполне возможно, что и сама мисс Клементи чувствовала себя несколько неловко в создавшейся ситуации. Как бы то ни было, но гипнозу она поддалась только после того, как я приложил большое количество усилий. В соответствии с давно установившейся практикой мой метод состоит в том, чтобы ввести пациента в состояние транса, раскачивая перед его глазами какой-то предмет (я использую для этого кристалл на золотой цепочке, а сам все это время тихо с пациентом разговариваю, таким образом расслабляя его сознание и вводя его в необходимое для эксперимента состояние).
Итак, я сидел напротив мисс Клементи в таком же кресле, как и она, и раскачивал перед ней кристалл на цепочке, поднося его все ближе и ближе. Пока это происходило, мистер Мортимер и его приятель стояли, облокотившись на стену около двери, и наблюдали за всей процедурой. Вели они себя при этом абсолютно неподобающим образом: громко переговаривались друг с другом, а один раз даже позвонили и попросили принести им вина.
Столь нежелательная атмосфера, возможно, оказала определенное влияние и отчасти стала причиной трудностей, с которыми я столкнулся при попытке ввести мисс Клементи в состояние транса. Загипнотизировать ее было совсем непросто. Обычно человек либо с готовностью поддается гипнозу, либо выставляет против него некоторого рода защитную реакцию. Первый тип реакции более характерен для женщин, последний — для мужчин. Реакция мисс Клементи не походила ни на первый, ни на второй вариант. Она сидела в кресле, очаровательно улыбаясь, и рассматривала раскачивающийся кристалл с каким-то нейтральным интересом.
Я решил, что она, имея опыт работы на сцене, пришла к убеждению, будто сеансы гипноза являются не научной практикой, а ловкачеством, созданием у человека своего рода иллюзий, примерно как в случае с магами и фокусниками. Тщетно раскачивал я перед ней кристалл из стороны в сторону, произнося при этом, как некоторые выражаются, «заклинания» (фактически, это набор фраз, заставляющих пациента расслабиться и поддаться гипнозу).
Был момент, когда я, поняв бесполезность кристалла в данном случае, попросил ее просто посмотреть мне в глаза, надеясь повлиять на нее иным образом. Но я вскоре оставил и эту попытку, ибо, когда она обратила свои глаза на меня, я увидел в них пустоту, которая чрезвычайно меня встревожила. Глаза ее походили на два больших черных озера — зрачки оказались сильно расширены. В этот момент они были подобны глазам зверя (если позволительно такое сравнение). У человека не может быть таких глаз. На какой-то миг мне показалось, что она хочет взять надо мной верх, пытается подчинить меня себе…»