— А вы приезжайте с ним ко мне в следующую субботу, — сказал Дмитрий Степанович. — Познакомимся, и что-нибудь придумаем.

Через неделю мы с Борисом были в Кремле. Он очень волновался. Но душевность и простота в общении, отсутствие высокомерия и чиновничьего чванства в характере Полянского сразу сняло напряжение. Так при содействии Дмитрия Степановича был преодолен тупиковый барьер, Борис вступил в жилищный кооператив Московских художников и вскоре получил трехкомнатную квартиру в самом центре столицы.

В конце 70-х годов вопрос о необходимости сооружения в Москве монумента Победы в Великой Отечественной выливался в определенные практические шаги. Был объявлен конкурс. Многие скульпторы мечтали создать главный памятник победителям. К тому времени мемориалы Победы уже были воздвигнуты в Волгограде, Киеве, Бресте и других городах. Как я уже говорил, тема ратного подвига была главенствующей в творчестве Бориса Едунова. Поэтому совершенно естественно, когда был объявлен конкурс на монумент Победы для Москвы, Борис Васильевич решил принять участие и активно включился в работу. Собственно, идею эту он вынашивал давно, спрашивал и меня и генерала Самойловича, каким нам представляется монумент Победы? Мы все сходились на идее мемориала, подобно Сталинградскому, киевскому или Брестскому. Но центральной фигурой должен быть солдат, рядовой Советской Армии, вынесшей все тяготы войны и водрузившей над Берлином Знамя Победы. Мысль о том, что центральное место должно занять знамя навязывал тогдашний хозяин Москвы член Политбюро, первый секретарь МГК В.В.Гришин — человек далекий не только от искусства, но вообще от культуры, эстетический вкус которого воплощен в примитивном до нелепости монументе защитникам Москвы, установлен ном на развилке Кутузовского проспекта, не устраивала Едунова. У него был свой замысел: десять скульптурных композиций, стоящих друг напротив друга, образуют широкую аллею, по которой шагает рядовой солдат с вещевым мешком и винтовкой за плечами. Он словно возвращается до мой, водрузив над логовом врага Знамя Победы. Его фигура доминирует в мемориале. Впечатляли композиции, посвященные городам-героям, а так же танковому сражению на Прохоровском поле. Каждый из этих монументов олицетворял характерные черты города-героя, выраженные в рельефных композициях. В мемориал входили и здание Музея Отечественной войны в форме многоярусной колокольни и памятник-часовня и скульптуры видных полководцев, командовавших фронтами. Словом, получился очень впечатляющий ансамбль, глубокий по содержанию, ясный, вы разительный по образному решению. Не трудно было представить весь мемориал в натуральных размерах. Особенно эмоциональной казалась гигантская, главенствующая фигура солдата, шагающего к вечному огню.

Из работ, представленных на конкурс, для дальнейшего обсуждения были одобрены две: Бориса Едунова и главного архитектора Москвы Михаила Посохина. В основе проекта Посохина лежало архитектурное решение и потому без скульптуры он выглядел скучным и неинтересным. Конкурсная комиссия, сделав некоторые замечания по проектам, предложила Посохину и Едунову еще доработать. Но, как это часто бывает, соревновались уже и не проекты, не произведения искусства, а личности авторов. С одной стороны Народный архитектор СССР, депутат Верховного совета, Лауреат Ленинской и Государственной премии, зодчий, по проектам которого построены здание СЭВ, высотный дом на пл. Восстания, Кремлевский дворец съездов и т. д. и т. п. С другой стороны малоизвестный скульптор без почетных званий и лауреатских медалей. При бесспорном превосходстве едуновского проекта конъюнктура складывалась не в пользу Бориса Васильевича. Сидя в мастерской Бориса вместе с генералом Самойловичем и архитектором Львом Голубовским мы обсуждали «ситуацию». Голубовский, уцепившись за гришинскую идею «главенства знамя Победы», предложил вместо солдата поставить знамя, два варианта которого он сделал в пластилине и тут же представил на наше обозрение. Самойлович, который впервые видел эти эскизы, заметил с иронической улыбкой.

— Да нет, это неинтересно. Что это за знамя? Какие-то тумбы.

Я же был уже знаком с прожектами Голубовского и с досадой сказал:

— Да выбрось ты, Лева, из головы этот гришинский вздор. Попробуй представить себе эту каменную глыбу десятиметровой высоты на площади. Какое это знамя? Кусок отполированной скалы. Да от него нормальные люди будут шарахаться.

Однако моя реплика не поколебала упрямого зодчего, который в качестве архитектора работал и с Томским и с Едуновым.

— Но судьбу проекта будет решать Гришин — хозяин Москвы, — парировал Голубовский. — За ним последнее слово.

— Дело тут не в Гришине, — раздумчиво произнес Григорий Федорович. — Дело в Посохине. Это номенклатура. И надо ей противопоставить тоже номенклатуру. Я думаю, Боря, не пригласить ли тебе в авторский коллектив Томского? Ленинский и сталинский лауреат, президент Академии Художеств, именитый скульптор, а не какой-то архитектор Посохин, соорудивший дурацкий Калининский проспект.

— Была у меня такая мысль, — сказал Борис, — но согласится ли Николай Васильевич?

— Как, Михалыч, сумеешь уговорить? — спросил меня Борис. — Ты с ним часто видишься.

— Делаем его книгу «В граните и бронзе» — напомнил я. — Уговаривать его не придется: он всегда готов возглавить подобный коллектив. Только ведь он работать не будет, он стар, болен, один глаз уже не видит, значит не воспринимает объем.

— Ну и что? Пусть просто возглавляет, — сказал Борис.

На этом и порешили. Как я и думал, уговаривать Николая Васильевича не пришлось: быть руководителем авторского коллектива, создающего мемориал Победы для Москвы, что может быть почетней?!

Выслушав мое предложение, естественно, от имени Бориса, Томский сказал:

— Хорошо. У меня на этот счет тоже есть задумки. Я сделаю эскизы, потом встретимся у Бориса и посмотрим, что-нибудь решим.

Дня через три он позвонил Борису и сказал, что приедет завтра после обеда. Борис позвонил мне и Самойловичу, попросил приехать на встречу с Томским. Я в свою очередь пригласил первого заместителя начальника Главного Политического управления Советской армии генерал-полковника Геннадия Васильевича Средина, предварительно проинформировал его о делах, связанных с монументом Победы. Было совершенно естественно и резонно знать мнение военных. Ведь это памятник в первую очередь им. Геннадий Васильевич — принадлежал к когорте боевых генералов-фронтовиков, человек интеллигентный, широко образованный эрудит, он хорошо разбирался в вопросах искусства и литературы, имел тонкий вкус, откровенно и честно высказывал свое мнение. Он приехал в мастерскую Едунова почти одновременно с Самойловичем, внимательно осмотрел проект и положительно отозвался о нем, заметив:

— Не понимаю, какие еще доработки здесь нужны? Примерно через полчаса приехал Томский со своим эскизом монумента, сделанном в пластилине. Когда он развернул его и водрузил на подставку, я мысленно ахнул: «Ба! Знакомый «шедевр» Голубовского-Гришина». Да, это было все то же знамя, только уже третий или пятый вариант, да к тому же самый худший. Это было нечто похожее то ли на дредноут с опущенным в воду килем, то ли на отколовшуюся вершину утеса. Я наблюдал за Срединым, стараясь угадать его отношение к эскизу Томского. Мы переглянулись. В его глазах сверкнуло удивление.

Подойдя ко мне вплотную, он спросил вполголоса:

— Что сие означает?

— Надо полагать — Знамя Победы, — ответил я.

Геннадий Васильевич пожал плечами и молча отошел

в сторону, как бы демонстративно рассматривая проект

Едунова. Находчивый Самойлович увлек Николая Васильевича вслед за Срединым, приговаривая:

— Вы только взгляните, что сотворил Борис. Николай Васильевич окинул быстрым опытным взглядом проект и негромко пробурчал:

— Может получиться. — И отошел в сторону. Вид у него был нездоровый и усталый. Я спросил:

— Как ты себя чувствуешь?

— Плохо, — тихо ответил он и прибавил: