Он вынул из кармана и развернул большой черный бумажник, наполненный массою писем, и, положив два из них на стол перед Амелиусом, он обратился к нему, точно собираясь говорить речь на публичном митинге.

– Я должен обратить ваше внимание на действия совета в Тадморе, собрание состоялось третьего декабря. Речь шла об особе, приговоренной к временному удалению из Общины вместе с вами…

– О Меллисент? – воскликнул Амелиус.

– У нас немного времени, не прерывайте меня, – заметил Брат. – Да, эта особа сестра Меллисент. А перед собранием обсуждалось письмо с ее подписью, полученное второго декабря. Письмо это, – при этом он вынул одну из своих бумаг, – сокращено секретарем совета. В сущности в нем заключалось следующее: что замужняя сестра, под покровительством которой она жила в Нью-Йорке, переселилась с мужем в Англию, что она, то есть сестра Меллисент имеет серьезные резоны не сопровождать своих родственников в Англию и не имеет в Нью-Йорке никаких родственников, у которых могла бы остаться, что она прибегает к милосердию совета и просит при таких обстоятельствах простить ей нарушение правил и принять ее, бесприютную, кающуюся, в свой дом в Тадморе. Нет, друг Амелиус, у нас нет времени на то, чтоб распространяться в выражениях сочувствия, первая половина десяти минут почти прошла. Теперь я должен сообщить вам, что решали большинством голосов следующий вопрос: «Согласна ли с серьезной ответственностью, лежащей на совете, отмена приговора, произнесенного по правилам общества?» Результат вышел замечательный – голоса разделились поровну. В таких случаях, как вам известно, наши законы возлагают решение на Старшего Брата, который подал голос за отмену приговора. Вследствие чего так и было сделано. Сестра Меллисент снова принята в Тадмор.

– Ах, милый, дорогой Старший Брат! – воскликнул Амелиус. – Он всегда на стороне милосердия!

Брат Баукуэл поднял руки кверху в виде протеста.

– Вы, кажется, не имеете понятия о ценности времени, – сказал он. – Будьте покойны! Как представитель совета я обязан еще сказать вам, что приговор, произнесенный против вас, также отменен вследствие его отмены для сестры Меллисент. Итак, вы можете возвратиться в Тадмор, когда вам будет угодно. Но подождите конца, друг Амелиус! Совет решил еще, что выбор ваш между нами и светом должен быть абсолютно свободен от предубеждений. Во избежание прямого или косвенного влияния положено не иметь даже с вами переписки. По тем же самым мотивам мы не приглашаем вас вернуться к нам, это должно быть сделано вами единственно по вашему собственному желанию, без малейшего участия с нашей стороны. Мы только извещаем вас о совершившемся в ваше отсутствие событии, и более ничего.

Он остановился и опять посмотрел на часы. Время творило чудеса, оно замкнуло его уста.

Амелиус отвечал с тяжелым сердцем. Поручение совета перенесло его мысли от воспоминаний о Меллисент к его настоящему положению.

– Мой опыт в свете очень тяжел, – сказал он, – я с радостью отправился бы в Тадмор на этих же днях, но… – он остановился в нерешимости, перед ним встал образ Салли. Слезы наполнили его глаза, и он не договорил. Брат Баукуэл поднялся с места и подал Амелиусу другую бумагу, вынутую им из кармана.

– Вот, – сказал он, – простой, неформальный документ, несколько строк от сестры Меллисент, которая мне поручила передать вам. Потрудитесь прочесть, как можно скорее, и сказать мне, будет ли ответ.

Читать было недолго: «Добрые люди здесь простили меня, Амелиус, и позволили мне вернуться к ним. Я живу теперь счастливо с воспоминаниями о вас. Я делаю теперь прогулки, которые делала в вашем обществе, и иногда, катаясь по озеру, думаю о том времени, когда я вам рассказала свою грустную историю. Ваши любимцы находятся теперь на моем попечении: собака, олень и птицы все здравствуют и вместе со мною, ожидают вас. Моя вера в ваше возвращение сюда нисколько не изменилась. Еще раз повторяю: я первая буду приветствовать ваше возвращение, когда вы изнеможете под тяжестью жизни, а сердце ваше снова обратится к друзьям ваших юных дней. А пока вспоминайте меня иногда. Прощайте».

– Я жду, – заметил брат Баукуэл, держа шляпу в руках. Амелиус с усилием ответил:

– Поблагодарите ее дружески от меня, вот и все.

Промолвив эти слова, он опустил голову и впал в задумчивость, как будто, кроме него, не было никого в комнате.

Но посланный из Тадмора, глядя на минутную стрелку своих часов, снова привлек на себя его внимание.

– Вы сделаете мне одолжение, – сказал Баукуэл, показывая список имен и адресов, – если сообщите, как мне найти особу, записанную восьмой сверху. Уже без двадцати минут три часа.

Указанная особа жила не на далеком расстоянии, в северной части Регент-Парка. Амелиус, молчаливый и задумчивый, проводил его.

– Прошу вас, поблагодарите совет за доброту его ко мне, – сказал он, когда они дошли до места назначения. Брат смотрел на него спокойным, испытующим взором.

– Я полагаю, что вы кончите тем, что вернетесь к нам, – промолвил он. – Когда увижу вас в Тадморе, то воспользуюсь случаем, чтоб сделать вам несколько полезных замечаний о ценности времени.

Амелиус вернулся в коттедж узнать, не возвратился ли Тоф, чтоб потом самому отправиться со своим обычным визитом к хирургу Пинфольду. Он закричал у лестницы: «Здесь вы, Тоф?» И француз поспешно отвечал: «К вашим услугам, сэр».

Между тем небо заволокло тучами, и стал накрапывать дождь. Не найдя своего зонта в прихожей, Амелиус пошел за ним в библиотеку. Едва он затворил за собою дверь, как Тоф и его мальчик появились наверху лестницы, ведущей из кухни, оба шли на цыпочках и, по-видимому, подкарауливали что-то.

Амелиус нашел свой зонт. Но со свойственной ему изменчивостью настроения вдруг опустился на первый попавшийся стул, вместо того чтоб идти из дома. Салли снова занимала его мысли. В нем возникло намерение вопреки докторскому приказанию повидаться с ней, чтобы от того ни последовало.

Он вдруг вздрогнул. Его поразил какой-то звук. Это был слабый звук, скорее шорох, исходивший из давно опустевшей комнаты Салли.

Он прислушался, и снова достиг его слуха этот шорох. Он вскочил с места, его сердце страшно билось, он отворил дверь – она была там.

Руки ее были сложены на груди. Она не смела поднять на него глаз, не смела заговорить, не смела двинуться к нему навстречу до тех пор, пока он не протянул к ней руки. Тогда вся любовь и вся нежность ее маленького сердечка открылась перед ним. Она вскрикнула и с раскрасневшимся лицом упала ему на грудь. Румянец залил даже всю шею: то было безмолвное признание в том, чего она боялась и на что надеялась.

То было время не для слов. Они молча обнялись.

Но вдруг тишина коттеджа была нарушена, в сенях заиграла веселая музыка и послышался ритмический топот ног. Тоф играл на скрипке, а мальчик Тофа танцевал.

Глава XLV

Не получая два дня известий от Амелиуса и ничего не слыша о нем, Руфус отправился в коттедж.

– Мой господин выехал из города, – возвестил Тоф, отпирая дверь.

– Куда?

– Не знаю, сэр.

– С кем-нибудь?

– И этого не знаю, сэр.

– Какие известия о Салли?

– Не знаю, сэр.

Руфус вошел в зал.

– Послушайте, мистер француз, трех раз достаточно. Я уже однажды показал вам, что умею при случае обращаться с вами. Боюсь, что мне придется снова взяться за то же, если я не получу от вас ответа на мой следующий вопрос, у меня уж и руки чешутся. Когда должен возвратиться Амелиус?

– Ваш вопрос весьма определенный, сэр, – сказал Тоф с достоинством, – очень рад, что могу дать вам на него определенный ответ. Господин мой возвратится через три недели.

Получив это сведение, Руфус стал мысленно обсуждать, что ему теперь делать. Он решил, что самое благоразумное (как следует хорошему американцу) отправиться в Париж в ожидании его возвращения.

Дня три спустя, когда проходил он по Тюильрийскому саду и потом по улице Риволи, название отеля напомнило ему Регину. Побуждаемый любопытством, он зашел справиться, в Париже ли мистер Фарнеби и его племянница.