11 апреля. 4-ый бастион. Очень, очень мало написал в эти дни "Юности" и "Севастополя"; насморк и лихорадочное состояние были тому причиной. Кроме того, меня злит - особенно теперь, когда я болен, - то, что никому в голову не придет, что из меня может выйти что-нибудь, кроме chair a canon [пушечное мясо (фр.)] и самой бесполезной. Хочу еще влюбиться в сестру милосердия, которую видел на перевязочном пункте.
12 апреля. 4-й бастион. Писал "Севастополь днем и ночью" и, кажется, недурно и надеюсь кончить его завтра. Какой славный дух у матросов! Как много выше они наших солдат! Солдатики мои тоже милы, и мне весело с ними. Вчера взорван еще горн 5-й, стрельба, как кажется, увеличилась с нашей стороны и уменьшилась с ихней.
13 апреля. Тот же 4-й бастион, который мне начинает очень нравиться, я пишу довольно много. Нынче окончил "Севастополь днем и ночью" и немного написал "Юности". Постоянная прелесть опасности, наблюдения над солдатами, с которыми живу, моряками и самым образом вейны так приятны, что мне не хочется уходить отсюда, тем более что хотелось бы быть при штурме, ежели он будет.
14 апреля. Тот же 4-й бастион, на котором мне превосходно. Вчера дописал главу "Юности" и очень не дурно. Вообще работа "Юности" уже теперь будет завлекать меня самой прелестью начатой и доведенной почти до половины работы. Хочу нынче написать главу "Сенокос", начать отделывать "Севастополь" и начать рассказ солдата о том, как его убило. [...]
21 апреля. Семь дней, в которые я решительно ничего не сделал, исключая двух перебеленных листов "Севастополя" и проекта адреса. Третьего дня у нас отбиты ложменты против 5 бастиона, отбиты со срамом. Дух упадает ежедневно, и мысль о возможности взятия Севастополя начинает проявляться во многом.
24 апреля. 4-й бастион. Я получил из дома 300 р., отдал Мещерскому и Богаевичу, но остальные не отдаю, потому что хочется поиграть. Получил письмо от тетки, которое передал, для передачи князю, Ковалевскому. Эти две приятные вещи, я думаю, больше всего оттолкнули меня от работы, так что я в каком-то ужасно холодном практическом расположении и духа и в два дня на бастионе отделал только несколько листочков "Севастополя".
8 мая. Вчера заступил на бастион. Ровно ничего не делал все время, но приятно, очень приятно провел это время. Из письма Пелагеи Ильиничны ничего не вышло. Должно быть, к лучшему. Послал "Севастополь" и получил вещи и "Записки фейерверкера" кончу на днях.
19 мая. [Позиция на реке Бельбек.] 15 мая я назначен командовать горным взводом и выступил в лагерь на Бельбек в 20 верстах от Севастополя. Хлопот много, хочу сам продовольствовать и вижу, как легко красть, так легка, что нельзя не красть. У меня насчет этого воровства планов много, но что выйдет, не знаю. Природа - восхитительна, но жарко. Все время ничего не делал.
11 июня. Утром занимался легко и с большим удовольствием, но начал поздно и не повторил вечером. Кроме того, бесхарактерен был два раза в прижигании лаписом и в том, что ел вишни. Итого три.
Смешно, 15-ти лет начавши писать правила, около 30 все еще делать их, не поверив и не последовав ни одному, а все почему-то верится и хочется. Правила должны быть моральные и практические. Вот практическое, без которого не может быть счастья, умеренность и приобретение. - Деньги.
12, 13, 14, 15 [июня]. Два дня делал ученья, вчера был в Бахчисарае и получил письмо и статью от Панаева. Меня польстило, что ее читали государю. Служба моя в России начинает меня бесить так же, как и на Кавказе. [...]
16 июня. Целый день работал, и несмотря на то, что здоровье хуже, я доволен своим днем и ни в чем не имею упрекнуть сеоя. Ура. Окончил "Записки юнкера", нечетко и нехорошо, но послать можно.
17 июня. Встал поздно, здоровье нехорошо, работал все над "Записками юнкера". [...]
18 июня. Утром кончил "Записки юнкера", написал письмо и послал. После обеда поленился читать Пена. Но делал ученье, вечером написал проспектус маленькой "10 мая". [...]
19 июня. Утро занят был бумагой Крыжановского о квитанции и хозяйством. Только читал. После обеда пописал немного "10 мая", но очень мало. [...]
20 июня. Встал поздно, читал, хозяйничал и написал немного "10 мая". После обеда же ужасно, непростительно ленился, все читал Пендениса. Здоровье хуже. [...]
21 июня. Встал поздно, читал, написал письмо Маше. После обеда ленился, но зато после чаю написал много и с удовольствием. Здоровье лучше.
22 июня. Каково! В целый день ни в чем не могу упрекнуть себя. Писал много "10 мая" и написал письмо Татьяне Александровне. [...]
23 июня. Целый день писал. Окончил начерно и вечером лист набело переписал. Тщеславился ужасно перед Столыпиным, 1. Не выдержал характера - не написал письма. 2. Впрочем, это извиняется. Лучше пишется, когда скоро. На завтра. Пересмотреть всю "Весеннюю ночь" с точки зрения цензуры и сделать изменения и variantes.
24 июня. Беру себе за правило для писанья составлять программу, писать начерно и перебеливать, не отделывая окончательно каждого периода. Сам судишь неверно, невыгодно, ежели часто читаешь, прелесть интереса новизны, неожиданности исчезает, и часто вымарываешь то, что хорошо и кажется дурным от частого повторения. Главное же, что с этой методой есть увлечение в работе. Целый день работал и ни в чем не могу упрекнуть себя. Ура!
25 июня. [...] Завести две тетрадки 1) Правила и 2) На завтра; во второй вымарывать по мере исполнения и просматривать первые числа. Или лучше 4 отдела дневника: 1) Правила, 2) На завтра, 3) Мысли, 4) Факты. [...]
26 июня. Кончил "Весеннюю ночь", уж не так хорошо кажется, как прежде. Упрекать себя не могу ни в чем.
27 июня. [Бахчисарай.] Был в Бахчисарае, читал Ковалевскому "Весеннюю ночь", которой он остался очень доволен. Еще польстило моему самолюбию и рассердило против Крыжановского то, что я узнал от Ковалевского, что я давно приглашен участвовать в Брюссельском журнале. [...]
[30 июня. Позиция на реке Бельбек.] 28 июня. Употребление дня. Утром рано выехал из Бахчисарая, приехал к себе, поел, распорядился, написал немного дневника и поехал в Севастополь. На Инкермане отдал деньги Ельчанинову, заехал к штабным, которые более и более мне становятся противны, и наконец в Севастополь. Первая встреча была бомба, которую разорвало между Николаевской и Графской (на другой день около библиотеки - пули). Вторая - было известие о смертельной ране Нахимова. Броневский, Мещерский, Калошин - все меня любят и милы. На возвратном пути на другой день, 29 июня, которое утром провел частью у офицеров батареи, частью у Мещерского, я на Инкермане, Нашел барона Ферзена и был рад ужасно. Действительно, я, кажется, начинаю приобретать репутацию в Петербурге. "Севастополь в декабре" государь приказал перевести по-французски.
Факты. Есть люди, по своей храбрости похожие на заводских жеребцов, которые ужасно страшны на выводке и коровы под седлом. 2) Покойный Тертюковский был, говорят, чисто русский хорошенький молодой офицерик. Стоя на батарее, похлопывая ногой и в ладони, кричал, бывало: первое, второе, третье... 3) В Волынском редуте, перед приступом, одна бомба падала за другой. Никто не приходил и не выходил, мертвых раскачивали за ноги и за руки и бросали за бруствер. 4) Интересный весь рассказ Никифорова о беганье. 5) При контузии человеку кажется, что он летит кверху. [...]
30 июня. Приехал домой, был в самом гадком расположении духа, написал два письма - Валерьяну и Пелагее Ильиничне, читал, распоряжался. Должен сделать себе сильный упрек за раздражительность. Завтра примусь за "Юность".
5 июля. Начинаю сильно лениться. Теперь только настало для меня время истинных искушений тщеславия. Я много бы мог выиграть в жизни, ежели бы захотел писать не по убеждению.