[...] С утра пришел Кондратьев, юноша, желавший идти в "колонии". Я, гуляя, говорил ему, что это не нужно. Потом, с помощью Булгакова, он согласился. Потом пришел крестьянин из Воронежа не совсем ясный.

Прочел, написал письма. Опять переправил "Сон" и "Бродячие". Видно, "откупался". [...]

Видел во сне отрицание бога и еще возражение на свое представление об общем лучшем устройстве жизни вследствие отказа от борьбы.

[...] 3) Чем больше мы уверены в том, что полное совершенство достижимо в этой жизни, тем труднее и меньше мы движемся к достижению наибольшего, доступного нам совершенства.

22 декабря. "Круг чтения" Амиель в эпиграф.

25 декабря. Вечер. Вчера вечером читал Эпиктета. Играл в карты. Сегодня проснулся поздно. Ночь до 3-х не спал. Письма: одно укорительное о моей передаче имения жене. Написал ответ. Не думаю, чтоб это было дурно. Хотя лучше бы оставить без ответа - юродство. Еще далек я от этого. Опять исправлял "Сон". Немного лучше. Сонливость и слабость. Странное чувство. Испытываю нечто особенное, новое, сложное, которое хочется выразить. И скорее художественное, образное. Читал "Sentimental Journey". Напоминает юность и художественные требования. Сейчас вечер. На душе хорошо.

26 декабря. Проснулся бодрее. Записал для "Сна", погулял, письма. "Сон", кажется, окончательно поправил. Ушел воронежский мужичок. Мне совестно. Был слесарь, старик из Тулы. Его товарищ сидит. Должно быть, за книги. Приехал Андрей, добродушный, веселый. Мне приятно было с ним. Вечер ничего не читал. Сейчас ложусь спать. Опять чувствую свое положение его работника. Главное же, чувствую то, что можно и должно жить только - или насколько можно - только настоящим, безвременным настоящим. Насколько живешь настоящим, настолько живешь вечной жизнью, неподвижной жизнью. Жизнь, события, твоя старость, смерть бегут мимо тебя, а ты стоишь. Ложусь спать. 11 часов.

27 декабря. Опять 8f6 писал только "Сон". Приехал Сережа с семьей и Берсы. Ездил верхом. Приехал Димочка. Письма от Черткова о печатаньи. Мне, слава богу, совершенно все равно. Думал очень хорошо, скорее чувствовал, чем думал, то, что можно и надо переносить сознание своей жизни в настоящее. Играл в карты. Сейчас 11 часов, ложусь спать. Менее стыдно, и больше помню о своем положении работника.

28 декабря. Спал много. Встал нездоровый. Ничего не ел целый день. Только утром походил. Зато хорошо просмотрел "Сон". Можно так оставить. И недурно. Вчера приехал Сережа с женой сам пят. Нынче Ванда Ландовская. Я просмотрел и "Бродячие" - тоже годится. Музыка меньше трогала. Слабость и изжога. Теперь 12 часов, ложусь спать. Письма малоинтересные.

29 декабря. Спал хорошо, проснулся почти здоровый. Погулял. Письма хорошие. Написал "Бедноту". Слабо. Ну да отделаться. Димочка приезжал, ездил с ним верхом. Он рассказывал про Льва с его отцом. Как надо и как хочу стараться: понимать людей, мотивы их поступков и не осуждать. Теперь 6 часов. Иду обедать.

Вечер играла Ландовская. Мне было скучно. Особенно неприятна ее лесть. Надо сказать ей.

30 декабря. Встал рано. Кое-что, казавшееся мне важным, записал в постели. Походил. Письма интересные, хорошо ответил Семенову и приятелю Гусева. Потом поправил "Сон". Ходил около дома. Оттепель. Готовят елку. Мне очень хорошо на душе. [...]

Дневник - 1910

Пропустил два дни. Нынче 2-е 1910. Вчера все, как обыкновенно. Опять поправлял "Сон". Уехали Ландовски. Ездил верхом. Был у Марьи Александровны и Буланже. Не переставая стыдно за свою жизнь. В смысле воздержания от недобрых чувств хоть немного двигаюсь.

Димочка приехал проститься. Длинное деловое письмо от Черткова. Не успел ответить. Вечером разговор о земле с Сережей. У всех у них свои теории. Играл с милым Адамычем в шахматы и карты.

Третьего дня, 31. Утром, кажется, что-то поправлял. Ездил в волостное правление. Народ негодует. Ландовски несколько тяжелы, но он поправился мне. Приехал вечером Олсуфьев. Встреча Нового года с безумной роскошью мучительна и сама собой, и своим участием.

2-е января 1910. Ходил по прекрасной погоде. Привезли больную жалкую женщину после родов. Дети, голод. Ох, тяжело. Сажусь за письма и кофе. Приехал француз Marchand. Говорил с ним горячо, отвечая на вопросы. Поправлял "Сон". Ездил верхом с Душаном. Обычный вечер и француз.

3 января 1910. Здоров. Интересные, хорошие письма. Поправлял "Народную бедноту" и "Сон". Письма. Ездил с Олсуфьевым верхом. Он православный из приличия, и потому с горячностью защищает. Да, если религия не на первом месте, она на последнем. Отстаивают горячо только неподвижную, то есть религию доверия.

Вечер ничего особенного. Скучно.

5 января. Рано проснулся. Ходил по саду. Все тяжелее и тяжелее становится видеть рабов, работающих на нашу семью.

[...] Иду обедать. Вечером читал "Сон" всему обществу. Много возражений. Но я думаю, что хорошо. Винт, и все грустно и стыдно.

6 января. Много писем, малоинтересных. Приехал кинематограф. Немного поправил "Сон" и "Бедноту" и решил послать Черткову, как есть. Вообще надо перестать и писать, и заботиться о писанном. [...]

7 января. Душевное состояние немного лучше. Нет беспомощной тоски, есть только неперестающий стыд перед народом. Неужели так и кончу жизнь в этом постыдном состоянии? Господи, помоги мне, знаю, что во мне; во мне и помоги мне. Поздно встал. Пошел навстречу саням с Козловки. Кинематографщики снимали. Это ничего. [...]

Прочел письма. Одно - неприятное по выражаемому согласию в убеждениях, с просьбой 500 р. для распространения христианства. Ничего не хочется писать. Теперь 1-й час.

Так ничего и не делал. Ездил с Душаном. Был Егор Павлович из Ясенков. О покупке крестьянами земли. Обед, милый Булыгин. Простился с Олсуфьевым. Кинематограф опять. Скучно. И сделалась слабость, пора на покой.

8 января. Оправился, но очень слаб. Крестьянин Волынской губернии хочет быть книгоношей. Да, хотелось бы в пустыню. Письмо от Гусева хорошее, и Саше от Черткова. Какие они оба... ну, да все хорошо, что хорошо кончается. А письмо Черткова такое сердечное и серьезное. И Саша может понять и почувствовать то, что он говорит о главном, независимом от моей личности. Дай бог. Только ответил кое-какие письма. Начал писать о податях, да бросил: не хотелось. Ходил, гулял. Теперь 5-й час, ложусь на постель.

Вечером читал интересный альманах "Coenobium" - интересный тем, что чувствуется недовольство своим духовным состоянием всех более или менее передовых людей. Вечером винт. Вчера не писал.

9 января. Утро, встал очень рано и написал прибавление к письму Шмиту о науке. Потом письма, потом кончил о податях, порядочно. Вечером читал.

10 января. Сегодня встал рано, опять написал прибавление к письму Шмиту об астрономии. Пошел гулять. Все не могу вспомнить о признании "я" в том человеке, с которым сходишься: забыл с деминской женщиной. Вспомнил потом. Сажусь за кофе и работу. 11-й час.

Прочел и ответил письма. Много недобрых. Немного перечитал 2-й и 3-й "День в деревне". Записать очень важное.

[...] Для жизни необходим идеал. А идеал - только тогда идеал, когда он СОВЕРШЕНСТВО. Направление только тогда может быть указано, когда оно указывается математически, не существующей в действительности, прямой.

12 января. Мало спал. И умственно бодр. Приехал Наживин. Он мне приятен. Марья Александровна и Буланже. Письма неинтересные. Поправил 2 и 3 день. Ездил немного верхом. Согрешил с бабой издалека - отказал. Обед и вечер приятно и дельно, и с Наживиным, и с Буланже. Буланже о Будде прекрасно. Записать что-то есть, но до завтра. Саша с Душаном в Туле на концерте.

13 января. Обычные письма. Перечитал все "Три дня". И, кажется, кончу. Ездил верхом с Филиппом. Иду обедать. Надо записать кое-что. Баба, у которой муж убил ее насильника.