Уоррен Сиффорд посмотрел на него и едва заметно приподнял брови.

— Почему сюда направили именно вас? Насколько я понимаю, вы возглавляете что-то вроде… антитеррористической группы психологов. Верно?

Американец невозмутимо кивнул.

— Значит, вы не принадлежите к руководству ФБР. И вообще не имеете отношения к оперативной работе. Однако…

— Тут вы ошибаетесь. Мы как раз занимаемся в высшей степени оперативной работой.

— И все-таки я не понимаю, — упрямо повторил Петер Салхус, — почему сюда не прислали…

— Точно подмечено, — перебил Уоррен Сиффорд. — Очень точно. В яблочко, самую суть уловили.

Впервые Ингвар увидел в этом самоуверенном человеке признаки растерянности. Веки на миг затрепетали, складки у рта углубились, отчего американец как бы разом постарел. Но он не сказал ни слова. Град на улице прекратился так же внезапно, как и начался.

— И в чем же заключается эта суть? — негромко спросил Петер Салхус.

— В том, что, по мнению моих коллег, ответ на эту загадку надо искать не в Норвегии. — Уоррен Сиффорд глубоко вздохнул. — Они отправили меня сюда, потому что дома я им мешаю. Они уверены, что разгадку можно отыскать в хаосе сведений, которыми мы уже располагаем и которые поступают сейчас, в ходе нашего собственного расследования. Весьма… интенсивного, мягко говоря. Вы, европейцы, сказали бы — «жесткого».

Он взял стакан, но, помедлив, снова его отставил. Стакан был пуст.

— ФБР полагает, что исчезновение президента — теракт и справиться с ним могут только США, — продолжал американец. — В таком контексте Норвегия — всего лишь маленькое… очень маленькое и незначительное звено… — По его губам быстро скользнула прямо-таки сочувственная улыбка, он пожал плечами. — Вы же понимаете. А поскольку у меня и моих сотрудников чуточку иное, чем у руководства, представление о террористах, их возможных планах и…

Он опять осекся. Поерзал в кресле, быстро провел рукой по груди, потом наклонился вперед и посмотрел Салхусу прямо в глаза:

— Внутренние конфликты ФБР вам вряд ли интересны, да и я не вижу необходимости обсуждать их. Однако, пожалуй, не лишне сказать, что в данном случае главным подозреваемым для США является «Аль-Каида». У них есть деньги. Есть агентура. Есть мотив. И, как известно, они… уже нас атаковали.

— Но не для вас, — сказал Салхус.

— Что?

— Вы подозреваете не «Аль-Каиду».

Уоррен Сиффорд не ответил. Пальцами взъерошил волосы. Вокруг повеяло легким запахом шампуня.

— Вы — начальник Службы безопасности полиции, — наконец сказал он, чуть слишком громко. — Вы-то как думаете?

На сей раз промолчал Петер Салхус. Только постукивал ручкой по столу.

— Так я и думал, — сказал Уоррен Сиффорд.

— Я ничего не говорил.

— Конечно. Однако мы оба знаем, что «Аль-Каида» здесь ни при чем. Усама бен Ладен стремится сеять ужас, Салхус. «Аль-Каида» — это воины священной войны, движимые исступленной ненавистью. Им нужны эффектные зрелища чистого… террора. Они террористы в самом прямом смысле слова.

— Террор, — сказал Салхус, сунув ручку в ящик, — в общих чертах определяется как противозаконное деяние, где жертва насилия или угроз насилия есть не главная цель, а средство посеять ужас среди значительной группы населения. Страх и ужас. Можно ли в таком случае считать похищение американского президента терактом? Насколько я могу понять из новостных передач, — он кивнул на старый телевизор, — в вашей стране сейчас как раз и царит ужас.

— Или растерянность, — вставил Ингвар и кашлянул. — Мучительная растерянность. Что, пожалуй, еще хуже. С моей точки зрения, это совсем не похоже на террор. Я бы скорее сказал, что кто-то… — Он вздохнул, подыскивая слово и глядя на импровизированную карту Норвегии, испещренную красными точками, потом докончил: — Затеял с нами игру. Старается нас одурачить. А это совсем не в стиле Усамы бен Ладена.

Остальные двое воззрились на него. Салхус удивленно кивнул, пожал плечами, хотел что-то сказать, но тут Уоррен Сиффорд решительно встал.

— Нам пора.

Ингвар по-прежнему испытывал неловкость, когда в дверях пожимал руку Салхуса. Американец, с мобильником возле уха, уже шел к лифту.

— Ты совершенно прав, — тихо сказал Салхус по-норвежски. — С нами затеяли игру. У кого-то есть мотив, средства и возможность дурачить нас. Big time.[25] И черт меня побери, я уверен, этот вот господин имеет кого-то на подозрении. Если хоть что-нибудь разнюхаешь, свяжись со мной. Немедля. Договорились?

Ингвар легонько кивнул, с удивлением отметив, что рука у начальника Службы безопасности влажная и холодная.

9

Абдалле ар-Рахману сразу полюбился новорожденный жеребенок. Маленькая кобылка была вороная, в мать, но между глаз шкурка словно бы посветлее, так что есть надежда, что она унаследует белую отцовскую звездочку. Ноги казались непропорционально длинными, хотя у однодневного жеребенка они и должны быть такими. Стать многообещающая, шкурка уже сейчас гладкая, блестящая. Малышка неуверенно попятилась, когда он медленно вошел в денник, вытянув вперед руку. Кобыла враждебно фыркнула, но он быстро ее успокоил тихими ласковыми словами, погладил по морде.

Абдалла ар-Рахман был доволен. Все шло как задумано. Прямых контактов он по-прежнему ни с кем не имел. Этого не требовалось. За всю свою взрослую жизнь он никогда не совершал ненужных поступков. Люди не вечны, каждому отмерен свой срок на земле, поэтому важно жить в равновесии, следовать некой стратегии. Он смотрел на жизнь так же, как на фантастические ковры, украшавшие пол в тех трех дворцах, какие он пока считал для себя необходимыми и достаточными.

Ковровщица всегда действовала по плану. Начав работу, она ткала отнюдь не наобум. Знала, что должно получиться, и не спешила. Порой на нее нисходило вдохновение, и она по наитию вплетала в свой ковер изумительно красивые детали. Совершенство ручной работы как раз и заключалось в крохотных отклонениях от правильности, от изначально намеченного плана, при всей симметрии и порядке.

Самый красивый ковер лежал у него в спальне. Его соткала мать, целых восемь лет вязала узелки. Ковер был готов, когда Абдалле исполнилось тринадцать, и он получил его в подарок. Чудо, а не ковер. Золотистые тона менялись в зависимости от освещения, сразу и не скажешь, какие именно цвета у тебя перед глазами. Узелки невероятно плотные, один к одному, а на ощупь шелк несказанно мягкий, даже как бы маслянистый.

Жеребенок шагнул ближе. Глаза угольно-черные, широко открытые, малышка шла боком, вскинув головку, чтобы сохранить равновесие. Беспомощно фыркнула, прижалась к матери и лишь затем сделала еще один неуверенный шажок к нему.

Жизнь Абдаллы была словно ковер, и после смерти брата он решил, какой она будет. По ходу вносил кой-какие изменения, немножко подправлял, но всегда действовал, по сути, в точности как мать — в иных местах добавил глубокого, темного оттенка, а не то вплел новую нить, красивую и подходящую к узору.

Брата — он был тремя годами старше Абдаллы — убили в Бруклине 20 августа 1974 года. В поздний час он возвращался домой от американской подруги, о которой родители даже не знали. Обнаружила его на следующее утро какая-то пожилая женщина — весь низ живота у него представлял собой кровавое месиво. Отец немедля вылетел в США, а через месяц вернулся стариком.

Убийство так и не раскрыли. Несмотря на высокое положение отца на родине и безусловное уважение к нему американских властей, уже через две недели следователь пожал плечами и, пряча глаза, заявил, что преступников, к сожалению, найти не удастся. Убийств происходит так много, а большинство молодых парней по-прежнему не понимают, что надо держаться подальше от опасных районов и после полуночи сидеть дома. И людей в полиции не хватает, посетовал он и закрыл тонкую папку с делом.

Отец Абдаллы был знаком с человеком, который впоследствии станет первым президентом Бушем, оказал ему немало услуг и полагал, что может попросить кое-что взамен. Однако он не сумел связаться со своим влиятельным другом. Всего несколькими днями раньше Ричарду Никсону пришлось оставить свой пост. Новым президентом США стал Джералд Форд. И в тот вечер, когда в бруклинском переулке убили юношу-иностранца, президент Форд объявил, что пост вице-президента займет Нельсон Рокфеллер. Глубоко разочарованному и обиженному Джорджу Бушу Старшему было не до забытого арабского друга, вскоре он уехал в Китай зализывать свои политические раны.