Вокруг были те, кто мою идею унизил, распял, опошлил и провалил, рядом с Василием Сергеевичем были лишь те, чьими руками, можно сказать, на площади у Финляндского вокзала Владимир Ильич был вторично похоронен, они-то в ответ на законный вопрос Василия Сергеевича разом вспомнили и с радостью сообщили: «Есть в Выборгском РК Неопехедер, видите ли, Соломон Иванович». — «Сортиры ему чистить, вашему Соломону Ивановичу», — сказал под горячую руку, превозмогая боль в горле (об этом чуть позже), багровый от гнева Василий Сергеевич.

Гневные слова Василия Сергеевича были поняты узко, как директива, меня вышвырнули из райкома и бросили на коммуналку, т. е. в комхоз, где я и погрузился в безвестную жизнь и никогда уже вплотную к истории не приближался.

Пусть хотя бы в этой истории не будет темных пятен, я хочу пролить свет на Болутву. Это он, в каких-нибудь пять лет превратившийся из Шурки в Александра Ерминигельдовича, оттеснил меня от моего детища, и все благодаря Нине Петровне Авчарниковой, которая была тогда в горкоме на пропаганде и Шурке покровительствовала.

Я думал, что Нина-то Петровна, как женщина, поймет, что нельзя отрывать дитя от родителя.

Да что говорить! Добро бы отторгли вчистую и забыли, отобрали, ну и несите всю полноту ответственности, но когда дело дошло до «жареного петуха», я имею в виду Василия Сергеевича, то меня же вспомнили, меня же подставили…

И все-таки я вернусь в самое начало, не для того, чтобы обогатить повествование новыми подробностями, а лишь для того, чтобы вернуть себя в то легкое состояние крылатой молодости, пережить все еще раз, еще раз переволноваться, испить горькую, но полную чашу той ясной, еще ничем не замутненной жизни, которой, казалось, не будет конца.

Наверное, каждый ученый, когда его озаряет счастливая мысль, испытывает такое же душевное сладострастие, какое довелось мне испытать лишь один раз в жизни.

Стоял январь.

Юбилейный год начал свой отсчет времени.

Пятидесятилетие Октября уже наступало на пятки, готовилось расширенное Постановление ЦК и Совмина по всем праздничным мероприятиям. Победителям юбилейного соцсоревнования будут отданы на вечное хранение памятные доски и знамена, а под знамена и доски будут большие награждения. До нас под большим секретом дошел слух о том, что готовится новый орден, то ли «Аврора», то ли «Революция», большой орден, выше Красного Знамени. Руководство нацеливали на поддержку инициативы и творчества масс. Вот почему, когда под грохот железнодорожного состава по виадуку у меня родилась мысль о встрече Ленина на Финляндском вокзале, сердце буквально замерло и остановилось, чтобы своим предательским трепетом не выдать счастливую тайну.

…Сейчас январь… До встречи всего три месяца… Это мало? Будет поддержка, хватит… Будет поддержка. Еще как будет!

«Идея становится материальной силой, когда она овладевает массой»!

Выберем массу. Массу надо выбрать точно.

Не подумайте, что я отвлекаюсь от Ленина, просто Владимир Ильич не существует вне контекста, ни в земной жизни, ни в последующей. И все, что произошло на площади у Финляндского вокзала, можно понять исключительно через контекст. Через Перхотина и Безднина ничего не поймешь, а только через того же Болутву, через Нину Петровну, Замятина, Бобовикова, ну и Василия Сергеевича, естественно.

Мысленно я пробежал по составу руководящего ядра райкома.

Перхотин и Безднин чувствуют, что я дышу им в затылок, так что на их поддержку рассчитывать не приходится. Один впечатлителен, но самолюбив, раз не он придумал, станет палки в колеса совать хотя бы и самому Ленину, у другого, наоборот, полное отсутствие задора. Болутву я решил обойти. Когда все будет решено, поставлю его перед свершившимся фактом. Я его явно недооценил, а как, с другой стороны, было оценить, если он тогда еще не развернулся? Это потом уже мне друзья по комсомолу рассказывали, как меня предложили на хорошее место в область. Только Замятин, Фрол Дунаич, наш первый, обвел глазами расширенное Бюро, приглашая высказываться, как Болутва тут же, хотя его никто и не собирался спрашивать, он вообще другой вопрос готовил, вдруг небрежно так объявляет: «Неопехедер — это не фигура!» И все! Все. Фрол Дунаич только плечами пожал: «Ладно, решим в рабочем порядке. Следующий вопрос…»

Не фигура, говоришь? Посмотрим, как вы будете выполнять поручения и докладывать о ходе исполнения, уважаемый Александр Ерминигельдович!

Я решил действовать наверняка, через Татьяну Ивановну Барышневу, у нее прямой ход на Замятина, Замятин выходит на Бобовикова, Фрол Дунаич человек Бобовикова, а Бобовиков впрямую замыкается на Василия Сергеевича. Я был на сто процентов убежден, что Василий Сергеевич идею поддержит. Пока Москва там раскачивается, а мы уже — гром и молния! — «Встречаем Ленина»! Так и слышу его чистый голос, в котором, кажется, не только слова, но и каждую буковку слышишь: «Инициатива Выборгского РК? Неплохо. Дай команду Замятину своему, пусть действует». Замятин поздравляет Барышневу и берет на контроль, у Татьяны Иванны своих забот полон рот, тут-то и пригласит меня: «Ну-ка, Соломон Иваныч, поздравляю: есть „добро“ от Василия Сергеевича, так что давай засучивай рукава, разомни идейку, обсчитай, составь план, подключай парткомы, поднимай людей, готовь вопрос на Бюро. Действуй! Тебе, как говорится, все карты в руки».

Эх, если бы все! Когда «сдали карты», на руках у меня были одни шестерки, а единственный козырь, то, что мною все это рождено, мое детище, так про это сказали, чтобы я помолчал, поскольку наверх доложили, что это «инициатива снизу», то есть масс. Вот так ускользнула у меня из рук жар-птица и даже перышка волшебного на память не оставила.

«Ты человек творческий, с фантазией, — сказала Татьяна Ивановна, — это в тебе положительное, но сейчас нужен крепкий организатор. Руководство приняло решение поручить Болутве возглавить это дело. У него и режиссер на это есть, крепкий, проверенный, и хватка…»

Если бы коммунист мог заплакать, я бы заплакал.

У Татьяны Иванны добрая душа, она сразу мою боль почувствовала: «Ты, Неопехедер, не думай, что тебя кто-то от этого дела отодвигает. Будешь работать как миленький. Я скажу Болутве, чтобы он с тебя не слезал. Придумал — теперь воплощай!»

Для искренности скажу, что Болутву я знал еще по комсомолу. В обстановке внеслужебной он был человеком веселым и неглупым собеседником, никогда лишнего не проронит. Роста высокого и внешности приятной, но, когда доходило до дела, всех давил. Своей наружностью, принужденно деланной, с умеренным акцентом на моду, он как бы заранее оповещал о своем усердии. При внешней стройности меня всегда изумляла в нем внутренняя округлость, все с него скатывалось, все стекало, а сам он тоже все время катился, и только в гору. После того как все рухнуло, Бюро по событиям у Финляндского вокзала поручили кому готовить? Болутве! Как «владеющему вопросом». Он подготовил вопрос, выговоров навешал, как игрушек на елку, и себя не забыл, вписал в проект решения «поставить на вид», так его еще за самокритичность похвалили. Приходится только завидовать таким людям, которые даже молча, одним своим видом и выражением лица говорят о готовности умереть за правду или убить. Такие люди с необыкновенной легкостью в нужную минуту приобретают вид жертвы собственной искренности, чем обычно и вызывают сочувствие старших и вышестоящих.