При первом вражеском залпе с дальней дистанции, гребные суда отступили по моему приказу за плавучие батареи, выстроенные в линию и медленно дрейфующие в сторону неприятеля. Это была самая диковинная баталия из всех, в коих я когда-либо участвовал. Издали казалось: пушки стоят прямо на воде, — так сильно погрузились плоты под ними. Выглядело, как новое издание чуда Христова на Галилейском озере. Обеим сторонам требовалось время, чтобы взять правильный прицел, но когда пристрелялись — выяснилось, на чьей стороне преимущество и как мало уязвимы русские канониры. Попадания в брустверы, выложенные из мешков с песком, доказали надежность сей защиты, в отличие от корабельного борта: щепки нередко причиняют больше смертей и увечий, чем сами ядра. Разница в калибре тоже не замедлила сказаться.

Не знаю, сумели бы мы взять верх в бою против полностью снаряженных линейных кораблей, как первоначально готовились. Снятие батарей нижней палубы ослабило неприятельский огонь как минимум втрое. Турецкие моряки могли противопоставить нам орудия лишь от шести- до двенадцатифунтовых. А когда раскаленные до яркого свечения тяжелые ядра начали попадать в цель, смелость окончательно покинула капитанов: корабли стали поднимать паруса. Поздно! На одном вспыхнул пожар, другой лавировал столь неудачно, что сел на мель и был подожжен самими турками. Еще два сумели уйти к Очакову.

Мы тоже понесли потери, главным образом от флангового огня с берега. Плот, ближайший к ретраншементу, был выметен ядрами почти начисто, соседний — наполовину. Мелочь, по сравнению с двумя кораблями. Жаль, что ни одного не удалось взять. Но самым драгоценным трофеем было господство на воде: турецкие галеры воровато проскользнули в сторону устья и впредь не осмеливались сближаться с преградившей путь на восток линией плавучих батарей. Патрона-бей зарекся рисковать своими судами. Нашу флотилию я разделил: канонерки под командой Бредаля отправил в устье Буга, нарушить турецкую переправу, прочие суда (шедшие полупустыми) в тот же день добралась до Кинбурна.

Самым поспешным образом погрузив ночью, при свете факелов, людей и пушки, я никому не дал отдыха, с крайней жестокостью понуждая голодных и усталых людей грести. Несколько часов промедления могли им всем стоить жизни.

БЕСПЛОДНЫЕ ТРИУМФЫ

Возвратное плавание было трудным, но недолгим. К вечеру второго дня показались знакомые руины на днепровских островах. Посыльное судно вышло навстречу, офицер доложил ситуацию. Мы успели. Между появлением у таванских укреплений конного авангарда Али-паши и началом действия его осадных орудий как раз хватило времени сбегать на Кинбурн. Турки, несомненно, уже знали о бое в лимане. По разуму, им надо бы отступить, — но случается, что разгоряченный дуэлянт, получив несмертельную рану, пренебрегает ею и тщится поразить соперника в сердце, невзирая на клинок, пронзивший собственную плоть. Так и неприятельская армия только усилила натиск, атакуя даже ночью, при свете фейерверка. Тульский полк, первым оказавший сикурс осажденным, принужден был сражаться на валах с предельным напряжением сил. Остальные войска, по разнообразию судов и неравномерной нагрузке оных растянувшиеся на день пути, подходили вразнобой и накапливались на острове, несколькими верстами ниже по течению: им требовалась хотя бы небольшая передышка, желательно за пределом огня вражеских пушек. В атакованном городке тоже нашлось место, куда не залетали ядра. Под береговым обрывом я приказал поставить длинный стол и скамьи для военного совета.

На сей раз подчиненные избавили меня от враждебных выпадов, удерживаясь в рамках приличий. Наверно, чувствовали: дерзости им больше с рук не сойдут. Это не значило, однако, что они готовы во всем со мной соглашаться (говорю о командирах «чужих» полков, в дивизии Бутурлина охотников спорить находилось немного). Довольно скоро сложились два мнения: одни полагали нужным удерживать позиции не долее, чем потребуется для вывоза артиллерии и всевозможных запасов, затем отступить к Каменному Затону; другие считали возможным обороняться до прихода Шереметева, — и даже до зимы, если генерал-фельдмаршал замешкается.

— Провианта и боевых припасов у нас достаточно, — убеждал подполковник Артемий Кривцовский, — а снявши пушки с плотов в лимане, мы превзойдем турок в артиллерии и заставим их вести долгую осаду с большими потерями и сомнительной надеждой на успех. Почитаю возможным держаться столько, сколько потребуется.

— Здесь-то продержаться можно, — возражали скептики, — но что мешает визирю отделить корпус, чтобы вместе с татарами перехватить наши коммуникации выше по реке? Сил у него на это хватит, сто тысяч войска против пятнадцати! При такой пропорции ретирада — признак не трусости, а здравого рассудка.

Апеллировали к рассудку по преимуществу офицеры, отличавшиеся приятной упитанностью и общим выражением удовлетворенности жизнью на лицах. Война для них — лишь досадная помеха, препятствующая наслаждению благами, соразмерными чину. А вот хрен вам, ребята! Царская непримиримость к лодырям и сибаритам была мне сейчас особенно внятна. Позволив всем высказаться, я пошептался с рядом сидящим Шепелевым и решительно остановил начавшийся спор:

— Считаю разговор бессмысленным, пока не выяснены численность и расположение вражеских войск. Судя по тому, что я слышал, многие сильно заблуждаются на сей счет. Прошу квартирмейстера Тульского полка доложить высокому собранию новейшие сведения.

Характер Степана не оставлял сомнений, что он не оставит показать превосходство своего ума в сравнении с высшими по рангу офицерами.

— Султанское войско, считая гарнизон Очакова и не считая татар, действительно насчитывает около ста тысяч. Но это не значит, что перед нами сто тысяч воинов.

Шепелев поправил повязку, прикрывающую изуродованную пустую глазницу, и продолжал.

— Примерно треть составляют обозники из турецких христиан. Обыкновенно у турок бывает больше нестроевых, но сейчас провиант и амуниция поступают морем.

— Откуда твои сведения, квартирмейстер? — Кто-то из полковников изобразил строгость.

— У нас достаточно перебежчиков: болгар и валахов. Относительно обоза мы знаем всё. По распределению провиантских запасов можно судить о многолюдстве отдельных корпусов. Большая часть кавалерии, числом до двадцати тысяч, преследует гетмана в направлении Чигирина. Пятнадцать тысяч отборной пехоты — на Кинбурнском мысу. Они могут в ближайшие дни переправиться в Очаков либо подойти сюда левым берегом, но соединение их с визирем, поелику мы преобладаем на воде, требует далекого обходного марша и полутора недель времени. От пяти до десяти тысяч, — тут мнения разнятся, — составляют крепостной гарнизон и в поле не выйдут. По крайней мере, не выйдут далеко. Считайте, господа! Нас осаждает четверть того количества врагов, что здесь называли.

Пессимисты, пугавшие турецкой силой, сидели как оплеванные. Пока они не опомнились, я взял разговор в свои руки.

— За последние сутки еще тысяч пять нехристей надо вычесть. Как скоро их кавалерия может вернуться?

— Точно знать невозможно…

— Скажи приблизительно. Самое раннее, когда? Предполагая, что кинбурнский поход встревожил визиря?

— М-м-м… Три дня, считая нынешний.

— Так. Поскольку на три дня, с учетом качества войск, мы получили превосходство над Али-пашой — властью, данной мне государем, приказываю завтра поутру атаку. Слушайте диспозицию…

— Господин генерал-майор, а как же мнение военного совета? — Полковник Яков Постельников старательно делает вид, что озабочен соблюдением государственной пользы.

Самые беспокойные фрондеры никак не уймутся. Но их время прошло. Ярость шевельнулась в душе разбуженным драконом, холодным взором выглянула наружу.

— Совет — чтобы советоваться. Мнения сказаны. И выслушаны. Что вам еще?! А решения принимаю я один. И отвечаю перед государем — один же. Уговоры кончились, за неповиновение буду карать. От солдата до полковника, без изъятий.