— Шесть пуль против двух — стало быть, втрое.

— А цена выше — впятеро! Неприбыточно выйдет!

Бесцеремонный Меншиков поторопился прервать меня, глубоко заглотив предложенную приманку. Я выждал паузу, спросил царя, будет ли мне позволено договорить, и продолжал:

— Пехота ведет бой двумя способами. Сначала — перестрелка, потом рукопашная на багинетах. В первом деле, как мы видим, винтовочный стрелок втрое сильней обыкновенного фузилера, во втором — равен ему. Если, конечно, после такого огня дойдет до рукопашной. Таким образом, в среднем, по двум видам боя, можно надеяться на повышение боевой силы в два раза.

Противник снисходительно улыбался: а я мол, что говорил? Оставалось только его добить.

— Господин генерал-поручик (почтительнейший поклон в сторону Меншикова) был бы совершенно прав, если бы солдаты ничего не стоили Вашему Величеству, и их не надо было кормить. Мы убедились, что у меня один солдат в бою заменит двух. Считаем годовой расход на РАВНЫЕ БОЕВЫЕ СИЛЫ. Одиннадцать рублей жалованья и десять рублей винтовка — двадцать один. Двадцать два рубля жалованья и четыре рубля на два мушкета — двадцать шесть. Каждая винтовка сбережет пять казенных рублей, это в новонабранном полку за первый год. Дальше — больше, потому что оружие дается солдату не на один год, и цену его надо делить на срок износа. Я не знаю, какую пропорцию занимает закупка фузей в средних за много лет денежных затратах русской пехоты, но думаю, что не более двадцатой доли, как и во Франции. Если мы добьемся удвоения боевой силы полка, умножив сии расходы пятикратно, весь его бюджет возрастет не более чем на пятую часть. Гораздо прибыточней, чем увеличивать мощь армии набором дополнительных войск.

Царь очень хорошо умел считать деньги. И вообще у него был быстрый ум. Смеясь, Петр хлопнул по спине генерала:

— Плохой из тебя купец, Данилыч. Не умеешь прибытки рассчитывать.

Тот безучастно повел плечами с видом утомленного аристократа, чей благородный дух не снисходит до столь низкой материи, как деньги. Царь повернулся ко мне:

— Составьте с Яковом ведомость, что тебе потребно. Завтра доложите.

Он встал и, широко шагая, вышел из залы. Генералы заторопились следом. Брюс, проходя, взглянул сердито, будто на опасного безумца: я понимал и сам, что сделал величайшую глупость, но у меня не было иного выхода, кроме как спорить с могущественным фаворитом. К чести генерал-губернатора, столкновение не имело последствий. Меншикова обвиняли во множестве пороков, действительных или мнимых, но еще никто не упрекнул его в мелочности. Я представлял слишком незначительную фигуру, чтобы он соизволил почтить меня своей враждой.

ПОД БЛАГОСКЛОННЫМ ВЗОРОМ МИНОТАВРА

На следующий день после первой аудиенции я имел довольно обстоятельную беседу с царем и был произведен в лейб-гвардии Семеновский полк капитаном. Более высокие притязания в разговоре не упоминались, впрочем не составляло труда догадаться, что осуществление оных прямо зависит от успеха в оружейном деле. Для руководства и содействия государь поставил надо мной даже не одного, а двух кураторов. Узнав, какие люди были назначены в «няньки» — всякий поймет, насколько серьезно воспринимались мои предложения.

Брюс был естественным кандидатом в сию должность, — это он представлял меня Петру и генералам, и вообще всевозможные оружейные хитрости считались по его части. Мы с ним впоследствии прекрасно находили общий язык, несмотря на определенное расхождение интересов: Яков Вилимович стремился подчинить меня с моими людьми артиллерийскому ведомству, чтобы плодами трудов в наибольшей степени пользовался его род оружия; я же искал самостоятельности, пытаясь встать не наравне с ним — это было бы слишком амбициозно — но рядом и заниматься оружейными изысканиями отдельно, по собственному выбору. Главной помехой более тесному сотрудничеству мне представлялось окружение Брюса — та тесная толпа немецких артиллеристов и инженеров, с коей я безо всякого удовольствия познакомился уже под Нарвой. Возможно, я был к ним несправедлив (сравнение с Вобаном мало кто выдержит), но почти все оставили впечатление второсортности. Одни не прижились на своей родине по недостатку знаний, другие — по неуживчивости характера, третьи счастливо соединяли оба эти качества. Ни в чем не хочу упрекнуть Якова Вилимовича — ему приходилось использовать тех людей, которые были в распоряжении — но входить в сию компанию в качестве младшего члена не хотелось. А уж если бы генерал начал оказывать мне предпочтение перед старшими по званию и сроку производства… Думаю, тогда у меня все силы уходили бы на отражение вражеских интриг, вместо дела.

Еще одно соображение, побуждавшее меня держаться в стороне от иностранных по преимуществу артиллерийских офицеров — опасение, что в их соседстве мои секреты легко могут обесцениться, сделавшись достоянием всей Европы. Наемники, ныне служащие одному государю, завтра — другому, меньше всего годились в конфиденты, если я намеревался удержать за собой монополию. Опасность они представляли не сами по себе, а в силу возможности, что через них ключевые особенности моих инвенций станут известны действительно первоклассным европейским ученым и оружейникам, которые смогут меня опередить и превзойти. Русских людей в этом отношении можно было долго не опасаться, как бы щедро я ни делился с ними знаниями.

Примерно так я и аргументировал пожелание, чтобы мои дела ведали не в артиллерии, а в Преображенском приказе, при встрече с главой оного приказа, моим вторым (или первым — считая по чину) опекуном. Да, это был Его Величество Федор Юрьевич Ромодановский, князь-кесарь, страшилище московское. Решение царя поставить меня под покровительство самого опасного человека в России оказалось воистину мудрым, без поддержки Ромодановского я ничего бы не смог. Напомню, что, помимо розыскных дел, он ведал литьем мортир и пушек, изготовлением ядер, бомб и прочих боевых припасов, а заодно возглавлял Аптекарский приказ, так что химия и пиротехника находились под его надзором. Распоряжения князя по оружейным вопросам, хотя всегда уместные, были не самым важным вкладом в мои изыскания. Его главная заслуга — в другом.

Тот, кто не имел удовольствия заниматься промыслами или коммерцией в российских пределах, может получить представление о местных особенностях этих мирных занятий, попытавшись пройти сквозь большую стаю бродячих собак с куском сырого мяса в руке. Сей кусок будет изображать ваши деньги. Наличие влиятельного покровителя эквивалентно окованной железом дубинке: не избавляя полностью от посягательства наиболее наглых тварей, сильно увеличит шансы отбиться. Поддержка князя-кесаря, в границах сей аллегории, — это уже не дубинка, это топор, — острый как бритва и по все дни омытый свежей кровью… Мне с самого начала пришлось воспользовался беспощадным инструментом и, собственно, потому я не имею права упрекать Ромодановского в жестокости.

Царь Петр не был сторонником единства кассы: он предпочитал привязывать расходы казны к доходным статьям напрямую. Для оружейных работ мне отписали доходы с нескольких подмосковных волостей, только не надо думать, что до моего появления деньги лежали втуне. Разумеется, были другие надобности, на которые они тратились, были люди, их тратившие и себя не обижавшие — и всё это извольте разрушить только из-за того, что царю понравились сладкие речи какого-то иноземца! Честные попытки «иноземца» разобраться в денежных делах натыкались на непреодолимую оборону подьячих в съезжей избе. Денег и так было мало: гораздо меньше, чем требовалось по моим расчетам, — так и эти крохи непонятными путями исчезали бесследно. Отчаявшись развязать тугой, без единого кончика, клубок хитросплетений, я почел за лучшее разрубить сей гордиев узел — если не мечом воина, то топором палача. Князь-кесарь по моему представлению назначил розыск, приказным пришлось давать отчеты на дыбе и под кнутом. Деньги чудесным образом появились — после этого я уже не выпускал их из своего внимания.