Министр принял нас немедленно.

— Ваше высокопревосходительство, известно ли вам, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко, производитель работ Морского технического комитета?

— Нет, не известно.

— Главному морскому штабу это тоже не известно. Позвольте доложить вам этот указ Петра I:

«Поручика Языкова за наказание батогами невиновного и ему не подчиненного писаря корабельной команды лишить чина на четыре месяца, вычесть за три месяца его жалование за сиденье кригсрехта [военного суда] и за один месяц в пользу писаря за бесчестие и увечье его. Поручику же Фламингу, который тот бой видя, за своего подчиненного встать не сумел, вменить сие в глупость и выгнать аки шельма из службы».

— Ваше высокопревосходительство, вы имеете случай не уподобляться поручику Фламингу.

— Николай Матвеевич, поезжайте немедленно к Столыпину и выясните это дело.

Поехал Яковлев к Столыпину, но вернулся ни с чем. Столыпин извинился, сказал, что это случайная неосмотрительность, которая больше не повторится, но что Костенко должен быть предан суду судебной палаты с сословными представителями.

Вскоре Воеводский был назначен в Государственный совет, морским министром стал Григорович. Приехал в Петербург отец Костенко, врач Полиевкт Иванович, сговорился с адвокатом Сидамон-Эристовым, который принял на себя защиту его сына.

В конце июля был суд. Председательствовал старший председатель судебной палаты сенатор Крашенинников, я был вызван защитою как свидетель.

На суде выяснилось, что в день ареста Костенко получил от судившегося вместе с ним Михалевича пакет, содержащий революционное воззвание и брошюры. Михалевич просил Костенко сохранить этот пакет, что Костенко и сделал, не вскрывая пакета.

Когда дошла очередь до моего показания, я отметил талантливость Костенко, его тщательное наблюдение за переделкой башен «Рюрика». Тогда Крашенинников меня перебил:

— Мы судим Костенко не за то, что он хороший инженер, а за то, что он революционер; что́ вы по этому поводу можете сказать? Не выражал ли он вам своих революционных взглядов?

— Я — генерал, председатель Морского технического комитета; Костенко — младший производитель работ; воинская дисциплина не позволяет ни мне, ни ему вести какие-либо неслужебные беседы.

— Значит, вы ничего по делу показать не можете?

— Нет, не могу.

— Можете быть свободны.

Сидамон-Эристов предложил мне несколько вопросов, но к делу не относящихся.

Не дожидаясь ни допроса других свидетелей, ни прений сторон, я ушел в полном убеждении, что Костенко будет оправдан, а Михалевич осужден.

Вечером я узнал, что Костенко приговорен к шести годам каторги, Михалевич — к нескольким месяцам тюрьмы с зачетом предварительного заключения.

На другой же день я написал подробное письмо Григоровичу и просил его спасти Костенко от каторги и дать ему возможность работать для флота.

Прошло около месяца. Звонит мне Зилоти:

— Пишите письмо Нилову примерно такое, как Григоровичу. Приговор посылается в Ливадию на утверждение царю.

Прошло еще недели две, опять звонок от Зилоти:

— Портфель министра юстиции вернулся. Приговора в нем нет, царь оставил у себя: это хорошо; Нилов будет иметь время говорить во время пути.

Еще через неделю:

— Государь вернулся. Приговор у него.

Доклад морского министра царю бывал по понедельникам. В воскресенье ко мне явилась жена Костенко и передала мне толстую книгу с описанием повреждений, полученных нашими судами в Цусимском бою, составленным Костенко по опросу матросов во время плена в Японии.

Я тотчас же поехал к Григоровичу, показал ему эту книгу и сказал, что в ней заключается неоценимый боевой опыт. Григорович мне сказал:

— Я завтра же покажу эту книгу государю. В понедельник вечером звонит Зилоти:

— Министр вернулся с доклада, показал книгу царю; царь его спросил, знает ли он Костенко. Григорович ответил, что знает.

— Действительно ли это такой талантливый офицер, как о нем пишет Крылов, письмо которого мне доложил Нилов?

— Действительно.

— Нам талантливые люди нужны, — открыл ящик письменного стола, вынул приговор и что-то на нем написал. Что именно — Григоровичу не было видно.

Но Зилоти имел, как говорится, «ходы и выходы» и сказал мне, что приговор получен товарищем министра юстиции и на нем написано: «Дарую помилование».

Утром во вторник звоню к Зилоти:

— Помилование Костенко есть высочайшее повеление, оно должно быть исполнено в 24 часа, а не в четыре дня, как это канителят юристы. Позвоните товарищу министра юстиции и скажите, что Григорович — генерал-адъютант; если в течение 24 часов Костенко не будет освобожден, то он обязан доложить царю, что его повеление не исполнено.

Зилоти позвонил кому следует, и во вторник вечером Костенко приехал ко мне благодарить за заступничество.[43]

Научная и профессорская деятельность в Военно-морской академии. Консультантство

Приняв в 1900 г. в свое заведывание Опытовый бассейн, я продолжал чтение лекций в Морской академии.

В сентябре 1900 г. проф. А. Н. Коркин оставил чтение лекций в Морской академии и рекомендовал меня на свое место. Таким образом, с осени 1900 г. я стал читать курс дифференциального и интегрального исчисления в Морской академии. Само собою разумеется, я придерживался изложения А. Н. Коркина, сохраняя его определения всех основных понятий. По просьбе слушателей я составил весьма подробный конспект своего курса или, в сущности, курса А. Н. Коркина с некоторыми добавлениями.

Этот конспект был тогда же литографирован и составил два больших тома.

По списку моих ученых статей можно видеть, какими вопросами я в то время занимался.

В 1905 г. по случаю студенческих волнений Петербургский университет был закрыт. По инициативе профессора Н. М. Гюнтера, группа профессоров стала читать лекции по математике в помещении гимназии Мая; в эту группу вошли: Н. М. Гюнтер, академик А. А. Марков, С. Е. Савич, П. А. Шифф и я.

Я прочел тогда курс приближенных вычислений, который тогда же был мною написан и литографирован. Затем в 1911 г. этот расширенный и дополненный курс был издан Институтом инженеров путей сообщения, включившим его в «Сборник института»; наконец, в 1933 г. в еще более расширенном виде этот курс, под заглавием «Лекции о приближенных вычислениях», был издан Академией наук.

С осени 1908 г. чтение в Морской академии дифференциального и интегрального исчислений я передал профессору С. Е. Савичу, сохранив за собою теорию корабля. В течение 1908 г. конкурс, руководство проектированием наших первых линейных кораблей и прочие работы занимали все мое время.

С 1909 г. стало полегче, но все-таки я приходил в Морской технический комитет к 9 часам утра, хотя занятия начинались в 11, и оставался до 6 ч вечера, занимаясь делами. В год поступало около 45 000 входящих. Каждую из них надо было пометить и направить в соответствующий отдел; исходящих было много менее, ибо большая часть бумаг шла за подписью главных инспекторов и лишь важнейшие требовали подписи председателя Морского технического комитета, т. е. моей.

Тем не менее надо было чем-нибудь от 45 000 входящих отвлекаться. В карты я не играл, в театр и концерты не ходил; я завидовал моему предшественнику А. А. Вирениусу, который с увлечением в доброй компании находил себе отдых игрою в кегли на кегельбане при ресторане Бернара на углу 8-й линии и набережной Васильевского острова. Чтобы чем-нибудь отвлечься, я решил ввиду приближения кометы Галлея обстоятельно изучить метод Ньютона определения параболической кометной орбиты по трем наблюдениям. Это доставляло мне отдых и если не развлечение, то отвлечение от 45 000 одуряющих входящих, из которых я ни разу ни одной на дом не брал. Таким образом, получилось обширное, поясненное рядом примеров исследование метода Ньютона.