Неожиданно Икудзима понял, что его взгляд ищет на тёмной тропинке именно того молодого человека, он вдруг опомнился.

Я с самого начала почувствовал к нему расположение. Поэтому и решил завести разговор об окнах. Но почему я не могу избавиться от мысли, что он — марионетка, которая исполнит любое моё желание? Я говорил с ним, испытывая дружеское расположение, думал, что вещь, которую я люблю, должен любить и другой человек. Вероятно, в моих настойчивых приглашениях было заложено подсознательное желание примерить на другого ту страсть, которая живет во мне, сотворить такого же человека, как и я сам. И я ждал, что именно он, охваченный той же страстью, взберётся по тропинке на вершину скалы, а я, открыв наше отвратительное реальное окно, окажусь в поле зрения человека на скале. Возможно ли, чтобы эта фантазия, сокрытая в тайниках моего сердца, потеряв связь со мной, сама по себе стала постепенно воплощаться в реальности? Может, мои переживания есть часть какого-то продуманного плана, и если его фигура возникнет там, не показать ли мне ему просто язык?

Покачав головой, в которой всё окончательно смешалось, Икудзима включил ночник и лёг спать.

3

Исида (второй молодой человек) отправился вечером на прогулку к той тропинке вдоль обрыва. Пройдя по улице, где он часто гулял, он впервые вступил на эту незнакомую дорогу, и удивился, что такое место было рядом с его домом. Вокруг было множество склонов, местность представляла собой холмы да лощины. На возвышении грядой выстроились усадьбы императорской семьи и титулованной знати, дома с роскошными большими воротами стиснули с двух сторон безлюдную улицу, которая с наступлением темноты освещалась старинными газовыми фонарями. В глубине рощицы возвышался шпиль церкви, на крыше дипломагической миссии, напоминающей виллу, развевался флаг. А угрюмые и сырые дома, стоявшие в этой рощице и скрывавшие от взгляда стороннего наблюдателя узкую тропинку вдоль обрыва, медленно подгнивая, продолжали своё существование.

Шагая по этой дороге, Исида чувствовал себя неловко, думая, не будет ли кто-нибудь его ругать за это. Ведь в домах, мимо которых он шёл, были настежь открыты окна. Полуодетые люди, бой настенных часов, скучная жизнь курится ароматическими палочками от москитов. Вдобавок, на фонарях под крышами, замерли ящерицы, и от этого ему стало жутковато. Он несколько раз упирался в тупики, — испытывая в такие моменты неловкость от звука собственных шагов, но, наконец, вышел на тропинку, ведущую вдоль обрыва. Чем дальше он продвигался вперёд, тем меньше домов становилось вокруг, и в конце концов дорога погрузилась в полумрак, освещенный одиноким фонарем. Видимо, это было то самое место.

Отсюда весь город был действительно как на ладони. Он разглядел множество окон. Город, который был ему хорошо знаком, с такой высоты предстал в неожиданном ракурсе. Какое-то смутное ощущение, сродни ностальгии, смешавшись с сильным запахом диких хризантем, витавшим здесь, просочилось в его душу.

В одном из окон мужчина в лёгкой рубашке шил на швейной машинке. На крыше этого дома в темноте белело развешенное белье и одежда, поэтому Исида решил, что это прачечная. В другом мужчина внимательно слушал радио, прижавшись к нему ухом. При наблюдении за этой сосредоточенной фигурой ему даже показалось, что и до него доносятся какие-то звуки.

В кафе Исида сказал подвыпившему молодому человеку, что люди, которые стоят, сидят, живут во всех этих окнах, кажутся ему обречёнными на то, чтобы нести бремя бессмысленной в чём-то жизни, существования в этом суетном мире. Тогда ему вспомнился один эпизод из его жизни.

На улице, где стоял его дом, была бедная гостиница для коммивояжеров. По утрам можно было увидеть, как на втором этаже, ограждённом перилами, перед отъездом завтракают постояльцы. Одних он запомнил особенно хорошо. Пятидесятилетний мужчина с четырехлетним мальчиком болезненного вида завтракали за столом. На лице этого мужчины словно бы лежала печаль страданий суетного мира. Не говоря ни слова, он уткнулся в еду. Болезненный мальчик тоже молчал, прихлебывая из чашки, сжатой неумелыми ручонками. Наблюдая за этой картиной, он почувствовал, как веет от нее нищетой. Он почувствовал любовь этого мужчины к мальчику. Ему показалось, этот ребёнок своим детским сердечком понимает, что должен примириться с такой судьбой. Стоявшая в комнате разорванная ширма была заклеена рекламными страницами газет.

Эту сцену он увидел однажды утром, когда вернулся домой на каникулы. В тот момент он чуть было не расплакался. А сейчас воспоминания вновь всколыхнулись в его сердце, и он посмотрел на город, лежавший под его ногами.

Это чувство стало особенно сильным, когда он посмотрел на окна многоквартирного дома. На одном из окон висела видавшая виды сетка от москитов. Из соседнего окна, облокотившись на подоконник, выглядывал мужчина. В следующем, которое было видно лучше всего, у стены рядом с комодом стоял буддийский алтарь, освещенный лампой. Стена, отделявшая эту комнату от другой, казалась Исида воплощением бессмысленности и горести. Он подумал, если кто-нибудь из живущих здесь поднялся бы на эту скалу и посмотрел на стены, то понял бы, каким хрупким и неустойчивым является его представление о спокойной семейной жизни.

Его внимание в темноте привлекло ещё одно ярко освещенное открытое окно. Лысоватый старик, поставив поднос с сигаретами, потчевал гостя. Через некоторое время из угла комнаты, где, по-видимому, находилась лестница, вышла женщина с уложенной в японском стиле причёской, которая несла поднос, наверное, с сакэ. Неожиданно воздух, заполнявший пространство между комнатой и скалой, задрожал. Это женщина на мгновение заслонила собой яркий свет лампы. Присев, она поставила перед гостем поднос, и в ответ на это он низко поклонился.

Исида смотрел на это окно с таким ощущением, что всё происходящее не больше чем спектакль, а в его памяти вдруг всплыли слова, произнесённые тем молодым человеком в кафе. «Я постепенно почувствовал вкус к подглядыванию за чужими тайнами. И среди всех этих тайн больше всего я хочу проникнуть в тайну постели».

«Может и так», — подумал он. «Однако если бы сейчас моим глазам и открылось такое окно, то в отличие от того молодого человека, который испытал страсть, я бы, наоборот, почувствовал грустную бессмысленность всего сущего».

Несколько минут он искал окно, которое, по словам того человека, виднеется со скалы, но его нигде не было, и немного погодя он зашагал по дороге обратно в город.

4

«Сегодня опять пришёл», — подумал Икудзима, увидев из окна силуэт человека, появившийся на тёмной тропинке возле обрыва. Он видел этот силуэт уже не первый вечер. Каждый раз он был уверен, что это тот самый молодой человек, с которым он разговаривал в кафе, и от фантазии, которую он создал в своем сердце, по телу пробежала дрожь.

«Эта фигура создана моей фантазией. Это мой двойник, который, испытывая такое же, как и я, желание, стоит на скале. Каким же тёмным очарованием обладает фантазия о наблюдении за своим двойником, стоящим на моём любимом месте. Возникшее во мне желание окончательно отделилось от меня. И в этой комнате остаются лишь дрожь и восторг».

В который раз Исида стоял на вершине скалы и смотрел вниз на город.

Он бросил взгляд на окна роддома. Это было европейское строение, довольно заурядное, на его крыше виднелась вывеска «Приёмный покой для беременных». Окон в этом здании было не больше десяти, одни были залиты ярким светом, другие наглухо закрыты. В одном лучи электрической лампы образовывали разрезавший темноту конус света в центре комнаты.

Исида скользнул взглядом по одному окну, в котором несколько человек стояли вокруг кровати. Картина приковала его внимание. Может, этим вечером там идёт операция, — решил он. Однако в поведении людей ничто не указывало на это, они неподвижно стояли вокруг кровати.