Гризул решил держаться до конца: при голосовании он единственный из членов парткома поднял руку за прием Маринина в партию.

Закончив обсуждение первого вопроса, сделали перерыв. В приемной собрались приглашенные на заседание рабочие, мастера цехов, технологи. К Емельяну подошел Борис Николаевич и шепнул:

- Докладчик взвинчен. Может, есть смысл перемести обсуждение производственных дел на следующее заседание?

Емельян об этом думал и, прикинув все "за" и "против", ответил:

- Неудобно: народ собрался. Да и откладывать дальше нецелесообразно. А что взвинчен - может, это и неплохо, острей разговор пойдет.

Директор согласился. К ним подошел Гризул и взволнованно заговорил:

- Я не понимаю вас, товарищи. Ну, допустим, человек четверть века назад сделал грубую ошибку, совершил преступление. Но теперь же он осознал ее, стал другим. Даже с юридической точки зрения мы не можем, не имеем права поднимать этот вопрос из-за давности времени.

- Юридически - да, но в данном случае я не верю в превращение Маринина, - ответил Глебов. - Возможно всякое превращение, даже дурака в умного… Но в действительности такое превращение бывает редко. И по одной возможности превращения этого рода я не перестану дурака считать дураком.

Гризул выдержал многозначительную паузу и сказал:

- Коль уж дело дошло до цитат, то позвольте мне напомнить вам слова Герцена, которого, я полагаю, вы уважаете и цените. Так вот, он говорил, что обвинить гораздо легче, нежели понять.

Выпалив эти слова, Николай Григорьевич круто повернулся и отошел.

Трудно сказать, была ли тому причиной "взвинченность" Гризула, но доклад Николай Григорьевич сделал краткий, совсем не в его манере. Поповину своего выступления он посвятил успехам, которых коллектив добился за последнее время. Самое важное, что завод выполняет производственный план. Похвалил отдел главного конструктора, напомнив, что за пять лет создали пятьдесят новых машин и десять модернизировали. Сделал реверанс и в адрес секретаря парткома, который содействовал своим вмешательством быстрейшему внедрению в производство новой модели агрегата.

- Нас предупредили, что в нынешнем году не Урал будет поставлять нам стальное литье, а столичный завод "Серп и молот". Но земляки нас подводят, дают некачественное литье, тем самым ставят нас в затруднительное положение. - Николай Григорьевич говорил резко, начальственно. - Но нас выручили наши литейщики. За это спасибо вам, товарищ Лугов. Однако, Константин Сергеевич, мы вас хвалим за хорошее, а за плохое будем критиковать. Уж очень высокий процент брака в литейном цехе. Об этом, я думаю, подробно скажет товарищ Кауров, потому как механическому цеху приходится расплачиваться за это. Знаю, вы будете говорить, что формовочная земля плохая, оттого и брак. Но только ли в этом причина? Нет. В формах, товарищ Лугов, вы доводите температуру до шестисот градусов вместо трехсот. Факт. И прискорбный. Отсюда трещины в литье. Много шумят ваши ребята: "Мы - художники!" Пора кончать с этими "художествами".

Чтобы избежать упреков в пристрастном отношении к начальнику литейного цеха Константину Лугову, Гризул пожурил руководителей других цехов и служб. В частности, Каурова. Говорил о предприятиях-поставщиках, которые нарушают нормальный ритм работы завода, о том, что завод все еще много средств расходует на штрафы. Сказав обо всем понемногу, не сделав детального анализа и не дав серьезных предложений, Гризул кончил. Доклад его получился поверхностным и несобранным. Это чувствовал и сам Николай Григорьевич. Сразу же за ним попросил слово Борис Николаевич и начал с критики докладчика.

- Я ожидал большего от доклада. Прежде всего, хотелось бы выделить главное: найти основные наши недостатки и наметить меры по их устранению. План мы выполняем, даже перевыполняем. Но какой ценой? Штурмовщиной и снижением качества продукции. Ритмичность и качество - вот, на мой взгляд, те слабые места в нашей работе, от которых зависит и многое другое, в том числе и прогулы, и опоздания, и появление на работе в нетрезвом состоянии. Я давно просил главного инженера: дайте нам план ритмичности. До сих пор вы не дали мне такого плана, товарищ Гризул. Нам еще рано самообольщаться успехами. Да и вообще, это занятие для тщеславных. Создали пятьдесят новых машин за пять лет. Что ж, цифра внушительная. Но вы не сказали, Николай Григорьевич, об их качестве. А ведь они уступают лучшим мировым образцам. Что я имею в виду? Шум, - это очень важно. Меня удивляет, что товарищ Гризул, эрудированный инженер, часто бывающий за границей, как-то обошел этот вопрос в докладе.

- И на практике, - не утерпел Варейкис.

Гризул ухмыльнулся: на реплики председателя завкома он не обращал внимания, привык к ним, считая их старческим брюзжанием человека, которому давно пора на пенсию. Критика директора - это вещь неприятная. Неужто его выступление в поддержку Маринина повлияло на настроение Бориса Николаевича? А может, Глебов? Николай Григорьевич пытался найти разгадку, уловить ее в тоне, в жестах. А в это время до его слуха долетели новые слова директора:

- С начальником снабжения Поляковым нам, товарищи, надо что-то делать. Закупил массу ненужных заводу материалов. Лежат они без движения, заморозил средства. Потом начал их сбывать какому-то коммерческому складу. Словом, дело нечистое. Им занялся ОБХСС, будут выяснять…

"Небось Ефиму Поповину", - мелькнула в голове Гризула догадка, оставив неприятный осадок. И вспомнил он, что Поляков был принят на завод по рекомендации Маринина, но об этом на заводе никто не знал. Дело было еще при старом директоре, в случае чего можно на него свалить: директор, мол, подбирал "эту кадру". Теперь снова кого-то еще предлагает Маринин. Конечно, Алика можно было бы послать к черту. Но Златов? Этого не пошлешь. Слово Матвея Златова - закон и для Маринина, и для Гризула, и для Поповина… Нет, придется брать.

После директора выступил Сергей Кондратьевич Лугов, отец начальника цеха. Он говорил ласково, душевно:

- Мастерство… Какое хорошее, благородное слово! Бывало, слово "мастеровой" считалось самой высокой похвалой. А мы забыли это слово. Золотые руки. А как мы их ценим, золотые руки рабочего? А никак. Потому что уравниловка у нас. Хоть Иванов, хоть Петров - одна цена. А того не знаем, что Иванов может сделать вещь - закачаешься, любо-дорого посмотреть, блоху на ходу подкует, а Петров работает тяп-ляп - и готов корабль. Видит такое дело Иванов, что умельство-то его не ценится, и думает: а черт с ним, кому это надо? И тоже под Петрова работает. Вот вам и качество. А молодой паренек, который первый год к станку стал, он все это видит. И вы думаете, мечтает постичь тайны мастерства? Ничуть не бывало. А зачем ему? Потому как стимула нет. А я думаю, дай такое право нашему директору, скажем, рублем распоряжаться, платить, значит, по мастерству, по умению, уверен, качество другое бы пошло. И гордость мастерового появилась бы, и рабочую честь вспомнили бы, и, может, опять привилось бы забытое слово "умелец". Вот главному инженеру не понравилось, что литейщики себя художниками называют. А мне думается, это хорошо. Каждый рабочий должен гордиться своим трудом, видеть себя художником своего дела. Другое дело, что в литейном цехе разные есть люди - и художники и сапожники. Так вот надо нам художников примечать и привечать. Нельзя всех в одну кучу. Надо где-то этот вопрос ставить, чтоб зарплату подвижной сделали. Доска почета - она штука хорошая, а рублем тоже бить надо. И под конец мне хочется еще одну думку высказать, насчет вторых профессий. Разные тут споры ходили. Одни говорят - надо, а другие говорят: зачем они? Якобы и вовсе ни к чему. А я думаю, что все же надо нам учить вторым профессиям. Дело это надежное и себя оправдало. Скажем, заболел человек или в отпуск ушел. Срочно заменить надо, а некем. Вот тут и годится вторая профессия. Я кончил.

Николай Григорьевич слушал и думал совсем о другом: "Все это никому не нужная болтовня: разговоры, парткомы, собрания, речи, доклады. Живут же люди на земле без парткомов и делают красивые вещи… Надоело, надоело, надоело" - стучало в виски. Впервые он так явственно почувствовал, что презирает всех этих людей. Куда им, этим твердолобым и ограниченным, до него! Они только и способны на пьянки, прогулы. Отсюда и штурмовщина, штрафы. Все это было, есть и будет. К этому надо привыкнуть, как к неизбежному, как к зимним холодам, от которых можно укрыться лишь где-нибудь в жарких странах.