А потом рассказывала Таня Зеленая, как за ней доцент один ухаживал.

- Из нашего института. Смешной такой дядька, Яков Яковлевич. У нас читал лекции на втором курсе. В сессию сдавала экзамен. Вопрос попался трудный. Чувствую - тону. И тут он начал подбрасывать наводящие вопросы. Один, другой, третий. Уже сам за меня отвечает. Умора… Ну, думаю, завалила. Раскрыл он мою зачетку и на меня уставился: локти на стол, ладонь под щеку. Глаза у него совсем не злые, взгляд такой добрый, теплый. Я волнуюсь. Смотрел, смотрел, а потом душевно спрашивает: "Что вы, Таня, сегодня вечером делаете?" - "Не знаю, - говорю, - наверно, заниматься буду". - "Пойдемте, - говорит, - в "Сокольники" и там продолжим наш экзамен. Хорошо? Материал вы, конечно, знаете. Только волнуетесь". Мы и пошли. А что оставалось делать? Вообще, он дядька видный. И не стар еще, тридцать с небольшим. А может, и сорок. Ходили мы, гуляли в парке. Он о себе рассказывал, жаловался на судьбу, на жену-ведьму, которая его поедом ест. А в общем, скучно с ним было, нудный какой-то. Походили - погуляли. Он назначает мне еще свидание. А мне это ни к чему. Время только терять. Я начинаю отказываться. Настаивает, просит, буквально умоляет. Только одно свидание. Еще одно…

- И ты сдалась, - сказала Таня Голубая.

- Сжалилась, - добавила Юля.

- Встретились мы возле театра Пушкина, на Тверском бульваре, сели на скамейку. Смотрю - полез в портфель, достал какую-то толстую рукопись, отпечатанную на машинке, и стал мне ее читать.

Таня Зеленая сделала паузу, поглядела на девушек, словно ждала от них вопроса.

- И что это было? - не выдержала Таня Голубая.

- Кандидатская диссертация!.. - торжествующе сообщила Таня Зеленая. Девушки весело рассмеялись. А она добавила: - На тему "Хранение ранних овощей при транспортировке на дальние расстояния". Нет, вы представляете себе, девчонки? Пригласил для важного разговора. И такую несусветную муть он мне читал… Я думала, умру. Вот тут я и посочувствовала его жене. И почему-то подумала: а она его, наверно, бьет. Сапогом. Валяным.

- Такого и кирзовым можно, - сказала Юля.

- Ас чего б это он вдруг начал тебе читать? - спросила Таня Голубая. - Что хотел?

- Хотел свою образованность показать, - ответила Юля и, подумав, добавила: - Впрочем, это, быть может, ничуть не хуже, чем слушать стихи бездарного поэта.

Утро следующего дня было невеселым, под стать настроению Лады: небо слилось с землей, мела поземка. Мороз хотя и отпустил, но без солнца и при ветре погода казалась холодной.

В столовую Дима явился одним из первых, быстро разделался с едой, и, когда Лада шла завтракать, он уже стоял на лыжах, заигрывая с девчонками, делая вид, что не замечает Ладу. Не будь с ним рядом незнакомых девчонок, Лада бы подошла к Диме, попросила подождать ее. Но чувство собственного достоинства заставило девушку сказать самой себе: "Ах, так?! Ну хорошо. Подумаешь, принц какой!" И она пошла на лыжах одна.

Ветер усилился. Снежная серебристая пыль струилась по белому полю, оседая в лесной затиши. Лада, сама не зная почему, шла дорогой, по которой шла вчера… с ним. С противным воображалой. Лада еще не понимала: ненавидит ли она его или любит? А может быть, одновременно то и другое?

Не было бриллиантовых россыпей на снегу, мир, сделанный из хрусталя, растаял, как мираж. Все стало другим, незнакомым и неприветливым. В лесу на фоне заснеженных елей свежими ранами краснела рябина. Машинально передвигая лыжи, Лада не замечала ни ветра, обжигавшего пылавшее жаром лицо, ни снега, заметавшего ее следы, ни леса, по опушке которого она шла наедине со своими взбаламученными мыслями. И только когда вокруг себя она увидела белые стволы берез, Лада поняла, что находится у той самой рощи, которую подарил накануне ей Дима. Словно повинуясь инстинкту, она шла сюда, к СВОЕЙ роще, к СВОИМ березкам, чтобы утихомирить мятежный хаос мыслей, успокоить взбунтовавшееся сердце.

И ей нестерпимо захотелось снова добраться до того места, где рукой Димы по золотисто-голубому снегу были выведены слова: "Ладочкина роща". Она взмахнула палками и, подгоняемая нарастающей волной чувств, устремилась вперед.

Заветной надписи не было: ее замела поземка. Остановилась растерянная, внезапно обмякшая. И вдруг вспомнила, с какой бездумной легкостью были написаны эти слова на снежной целине. Это была просто игра, минутная забава. Как и все остальное: встреча с Димой, поездка на турбазу, слова любви, которые он ей говорил. Ничего этого не было, как не было надписи на снегу, исчезнувшей при первом дуновении ветра. И Лада вспомнила фразу, сказанную Юлей Законниковой по адресу Дмитрия Братишки: "Дерьмо в золоченой облатке". Надо немедленно уехать домой, только домой, забыть обо всем, будто ничего и не было. А что сказать родителям? Не понравилось, мол. Плохо кормят. Клопы заели. Опять лгать? А дома все считают ее честной, хорошей девушкой…

Словно пытаясь уйти от своих мыслей, Лада помчалась к Сонькиной горке и на ходу подумала: почему же Сонькина горка живет уже пять лет, а Ладочкина роща не продержалась и суток? Там была любовь, настоящая любовь, а у Димы - снежная пыль, обман.

С новой силой закипела в ней обида, хотелось плакать, кричать, упрекать. Но кого?

На Сонькиной горке было безлюдно, ни души. Лада взобралась на гребень, глянула вниз. Все тонуло в туманной дымке. Лишь за рекой на колхозных огородах чернел грузовик и человек в черном лопатой сбрасывал на снег перегной. Он заметил лыжницу и выпрямился. Лада подняла вверх палку. Человек помахал ей рукой. И снова вспомнился ей вчерашний день: стремительный бег Димы, словно полет птицы, вниз к реке с этого же гребня. "Подумаешь, какой герой! Опасно. А чем я хуже тебя?" Лада сделала сильный толчок палками.

Упругий ветер колюче ударил в лицо. Лада присела, согнула в коленях ноги, подавшись корпусом вперед: так учили ее в школе. С каждой секундой лыжи ускоряли бег, рвались, словно бешеные, вперед, хотелось умерить их прыть, притормозить, но Лада не знала, как это сделать. И она отдала себя во власть стихии: куда вынесут.

Морозный ветер слепил глаза, свистел в ушах сигнальной сиреной. Вдруг что-то дрогнуло под ногами, закачалось, лыжи взметнулись в воздух, потеряли под собой опору, и в этот же миг какая-то сила швырнула Ладу в сторону, ударила о снег, затем подхватила, перевернула несколько раз и потом сразу покрыла покоем и тишиной. Только перед глазами все еще плыли голубые круги да половина сломанной лыжи бежала вниз, к реке.

С минуту Лада лежала без движения, словно хотела прийти в себя, понять, что произошло. Прежде всего - она жива. И от сознания этого ей стало отрадно. Но тут возник вопрос: как быть со сломанной лыжей? За нее надо платить. А денег у Лады нет. Это была пустяковая неприятность. Но чем упорней о ней думала Лада, тем все больше она увеличивалась, росла, пока не достигла размеров грандиозного скандала, который обязательно должен был докатиться до родителей, школы и комсомольской организации. Можно, конечно, за помощью обратиться к Диме. У него наверняка есть деньги. Но его просить об этом она ни за что не станет. И даже если он сам предложит, она все равно откажется. Пусть знает, что у нее есть гордость и человеческое достоинство. Лучше уж попросить взаймы у Юлии Законниковой и у Тань. Они выручат. Им Лада вернет в Москве, возьмет у дедушки, он не откажет, поймет ее… А впрочем, что в этом особенного? Разве редко ломаются лыжи? Почему бы не сказать об этом родителям? Они знают, что она поехала на турбазу. Чего же ей паниковать? Вот дура-то: ни с того ни с сего - в панику.

Лада попыталась подняться. И не смогла. Нестерпимо болела нога, так болела, что хотелось кричать. А может, полежать еще немного, и все пройдет? Прошла минута, три, пять. Боль не утихала и не позволяла ей подняться. Становилось холоднее, густая поземка била ей прямо в лицо мелкой обжигающей крупой. А вокруг белое безмолвие. И неоткуда ждать помощи. Может, надо ползти на турбазу? Тут недалеко, километра три, не больше. Вряд ли с больной ногой доползешь. Легче добраться до шоссе, что за рекой. До него метров пятьсот.