Итак, в Киев с тайным поручением спешно поскакал Алёша Попович. В стольный град к князю Владимиру Святославовичу поехал, как нам известно, и Илья Муромец. И мы тоже сейчас отправимся в древний Киев.

3

Тихо плещут широкие днепровские воды. Курится над водным простором предутренний туман. Перевозчик черен и поджар от ветров и солнца, накинув на плечи овчину, подремывает у крутого песчаного спуска на том самом месте, где когда-то сидел Кий, от которого и пошел город Киев.

Одни сказывают — был он князем племени полян. Другие говорят — простым перевозчиком. Вот так же возил через днепровские воды на смоленом плоту народ — пеших и конных, одиноких путников и обозы торговых людей. А потом вместе с братьями построил город, который и назвал Киевом. Жили братья работяще и дружно, плодились родом. Только у сестры Кия Лыбеди не было счастья. Какое девичье счастье? Любовь того, кто мил душе. Обманулась Лыбедь в своем любимом. И опостылел ей город брата, родные места. Улетела бы, да крыльев нету. Ушла бы на край света, да ноги девичьи не привыкли далеко шагать. Бросилась Лыбедь в речку и уплыла. С тех пор и прозвали речку Лыбедью.

Ласково вьётся Лыбедь вокруг да около Киева, будто сестра обнимает брата. Светлая прозрачная речка — и по мосткам через нее переступишь и вброд перейдешь. Не то что Днепр — большая разливанная вода.

— Эй, кто там на перевозе! Проснись!

Вскакивает, не доглядев сна, перевозчик. И то — пора. Скоро встает солнце. На другом берегу Днепра уже пылят по дороге возы, как овцы, сбиваются в кучу у перевоза. Подгонит перевозчик плот, погрузит телеги, коробейников, странников и, отпихиваясь шестом, двинется назад. Возы скатятся с плотов и поползут по дороге.

Вот и застава. Возле ворот стража и мытники. Собирают за провоз мыт. Тут черед. Чудно! С тебя же ни за что ни про что дерут клок шкуры, да еще и мытарят. Жди-дожидайся теперь. Но делать нечего. Дальние сбились борода к бороде. Толкуют о жизни. Раньше, говорят, вольней было. Каким богам хочешь, таким и молись. У Перуна проси победы в бою. У Волоса — скотьего бога — кормов, приплода в. стаде, удачи в торговых делах. У мудрого Даждьбога — умения в кузнечном Зеле или ином ремесле. И боги были ближе. Волос стоял тут же на Подоле у рынка. Другие боги на главной площади города, возле княжеского терема. Тут и приносили им дары и жертвы — мясо заколотых животных, снопы первого урожая.

Нынче же сказано: то были поганые языческие идолы. А истинный бог есть один. Он незрим и восседает высоко на небе. Идолов потопили. Людей тоже загоняли в Днепр и Почайну и в иные реки, коих много на Руси, — креститься. А на том месте, где стояли старые идолы, построили храм нового христианского бога — церковь с золотыми куполами. Издали видать, как сияют они в синем небе.

Черед хоть и медленно, но движется. У самых ворот возы загородили дорогу — ни проехать, ни пройти. Разве это порядок? Стражники растолкали возчиков. Туда ли, сюда ли — двигай.

Шумит многоязыкая торговая площадь. По всему свету славится город Киев своими богатыми рынками. С самой весны, как только вскрываются реки, пристают у киевских причалов иноземные ладьи с выгнутыми резными носами. Приплывают от самых северных морей из Варягов, по теплому Русскому морю из Греков. Вся гладь широких днепровских вод расцвечена парусами. Загорелые гребцы по наклонным помостам выкатывают на берег бочки, в которых плещет дорогое вино, таскают на плечах корзины с нежными и пахучими заморскими фруктами, коробья и кули с грецкими орехами. На причалах поскрипывают блоки и прямо с кораблей по воздуху на канате плывут тюки с фландрскими сукнами, византийскими нарядными паволоками. Приходят караваны и сухим путем из чужедальних земель, что лежат за высокими горами, за сыпучими песками, за бескрайними степями. Именитые купцы ведут торг по большому счету. Привозят дорогие шелка, мягкие пушистые ковры, драгоценные украшения, обливную, расписанную тонким узором посуду. Покупают меха, мёд, воск, хлеб, рабов.

Зимой, когда водный путь окован ледяным покровом, у причалов не маячат паруса ни чужих, ни своих кораблей. Но киевский рынок шумит по-прежнему. Кричат, зазывая покупателей, кузнецы — выбирай серпы, косы, подковы, колеса — запасай летом сани, а зимой телегу. Горшечники предлагают корчажки на выбор — большие и малые, простые и облитые, расписанные узором. Монахи-коробейники продают собственного письма иконы и чулки-копытца, вязанные братией в долгие осенние вечера. Смерды ранним утром везут по санному пути в город свежую снедь: истошно верещащих поросят, покорные туши свиней и овец, кур, масло, молоко, овощи. Что тут продадут подольскому работному люду, что повезут дальше, вверх по горе, туда, где, окруженный зубчатой стеной, детинцем стоит дворец князя Владимира, боярские терема, дома богатых горожан.

Простолюдин с белым холщовым узлом в руках, шагавший по пустынной еще улице, увидел: несколько возов остановились у высокого забора, за которым виднелись островерхие кровли двухэтажного терема, и сам поспешил туда же. Сторож отворил ворота, пропуская возы, отогнал злобно лаявших собак. Простолюдин, стараясь перекричать их лай, что-то спросил у сторожа. Тот крикнул кому-то в глубь двора: «Швец к боярину!» — и махнул рукой, указывая куда идти.

Опасливо озираясь на псов, швец высоко над головой поднял узел и медленно двинулся по расчищенной аллее мимо белых от цвета яблоневых деревьев. Кончился сад, и за ветвями открылся терем. Простолюдин невольно замедлил шаг, любуясь боярскими хоромами. Говорили, строили их новгородские плотники, мастера своего дела. Правда, терем, как в сказке. Бревна подобраны одно к другому — в три сруба с сенями и переходами. Крытые тонким фигурным лемехом скаты кровель — на разные стороны. А под ними — светелки, и башни, и открытая на столбах галерея. Над кровлей — затейливые дымники. Значит, топят не по-чёрному, как в посадских избах. И дым там в хоромах глаза не ест, а прямо из печи по трубе, пропущенной через кровлю, выходит вон.

С высокого крыльца сбежал черноглазый плосколицый холоп. Швец спросил, не рано ли он пришел, может, боярин ещё и встать не изволил.

Давно встал, — отвечал холоп и, велев швецу в сенях обтереть об дерюгу ноги, повел его вверх по внутренней лестнице. Швец косил глаза на резные листья, гроздья ягод, звезды и луны, украшавшие лестничные поручни, но остановиться, чтобы разглядеть их, не решался.

На самом верху приближенный челядин ввел швеца в просторные боярские покои, и через несколько минут быстрыми шагами в комнату вошел сам боярин. Это Добрыня — ещё один герой русских былин. О нём и ТРЕТЬЯ ГЛАВА этой книги. Она называется «ОБЕРЕГАТЕЛЬ РУССКОЙ ЗЕМЛИ».