— Бывает, что дети рождаются в такси, иногда в поезде или в самолете…

— Совершенно верно. Но тогда мы знаем фамилию матери…

— И не всегда фамилию отца…

— Это тоже верно…

— А тут есть фамилия отца…

Видя его затруднение, я стараюсь ему помочь.

— Во Французском гражданском кодексе есть статья 336, которую я могу вам процитировать на память: «Признание отца без указания имени матери и подтверждения с ее стороны правомочно только по отношению к отцу…»

Он шевелит губами, повторяя эту фразу, вид у него такой, будто он погружен в глубокое раздумье.

— Не совсем ясно… Вы уверены, что статья сформулирована именно так?..

— Я это утверждаю… Добавлю, что консультировался с известным юристом… Он такого мнения, что эта статья дает основание для регистрации, в которой а priori не может быть отказано…

— Когда родился ребенок?

— Пятого апреля…

— Значит, десять дней тому назад?

— Прошу прощения. Я не мог прийти раньше.

— Полагаю, фамилию вашего юриста вы тоже не можете назвать?

Он не издевается надо мной. Он встревожен, и я понимаю, что он не хочет совершить ошибки, отказывая мне в том, на что я, может быть, имею право.

— Вы позволите, мосье Перре-Латур?

Он выходит из кабинета, конечно чтобы позвонить в высшие инстанции, не знаю кому. Это продолжается долго. Я слышу негромкий разговор, но не могу различить слов.

Он возвращается, и видно, на душе у него стало легче.

— Думаю, что можно будет произвести запись. Я велю зарегистрировать на отдельном листке, пока полиция не удостоверится в том, что никто не заявлял об исчезновении ребенка… Спешу добавить, это простая формальность… У вас внизу есть свидетели?

— Мой шофер, он в машине…

— Наш служащий достанет второго… Вы знаете, как это делается?.. Их всегда здесь двое или трое, они ждут там, в маленьком баре по соседству…

Уф! Он провожает меня, пожимает мне руку. Когда я возвращаюсь в Отдел записи гражданского состояния, служащий смотрит на меня с большим уважением.

— Мне сказали, что у вас нет свидетелей? Если желаете, я вам сейчас их достану…

Он звонит по телефону из глубины комнаты.

— Алло, Гастон?.. Это Жермен… Да… Двоих… Сейчас… Срочно…

Я даю каждому по сто франков, боюсь, что, если дам больше, это покажется странным.

Выхожу из мэрии на залитую ярким солнцем улицу. Я в пиджаке. В первый раз в этом году — март был холодный и неприветливый. Делаю знак Эмилю не открывать дверцу. Мне хочется пройтись.

— Я вернусь пешком…

Ну вот! У меня появился еще один сын! И этот уж будет жить со мной, в моем доме. Не знаю почему, я чувствую не просто радость, но словно освобождение…

Я не стараюсь разобраться в своих чувствах, не задаю себе вопросов. Я будто сбросил с себя какую-то тяжесть.

Иду быстро. Давно мне уже не шагалось так легко. Иногда останавливаюсь и смотрю на витрины улицы Риволи.

Сейчас позвоню Натали и сообщу ей приятную новость. Теперь она еще больше старается походить на взрослую и очень горда собой.

— Раз я его не кормлю, может быть, мне поехать в Сен-Тропез, к Жан-Люку и остальным?

Я вспоминаю свою прогулку вдоль Марны, дорогу меж двух откосов, вспоминаю о том, как я посмотрел вверх, и о фразе, которая невольно пришла мне на ум:

«И все-таки орешник зеленеет»…

Вандомская площадь прекрасна. И окна там, наверху, тоже.

— И все-таки орешник…

Я вхожу в квартиру и слышу крик ребенка.