Николай оставался верен своему оракулу и по его смерти…

Вот как очевидцы описывают жуткий, таинственный миг, когда в землю было опущено застывшее скорченное тело «старца», добытое из-под льда.

Автомобиль, на котором везли тело Распутина, остановился в Царском Селе, у лазарета имени А. А. Вырубовой, под № 79. За этим автомобилем следовал другой. Когда моторы остановились у лазарета, в окнах здания замелькали огоньки и на улицу выскочил солдат, поминутно озиравшийся во все стороны.

– Не сюда, везите на постройку… – прошептал он и тотчас же скрылся за дверьми.

Этот солдат, старший унтер-офицер одного из квартирующих в Царском полков, до сих пор не может без содрогания вспомнить позорную ночь. Всем стоявшим в эту ночь в Царском Селе на карауле был отдан строжайший приказ молчать обо всём виденном и слышанном и не рассказывать ничего даже своим жёнам. Вообще лицам, имевшим какое бы то ни было соприкосновение с Распутиным после его смерти, был внушён такой страх, что почти ни от кого ни в первые дни после убийства, ни позднее ничего нельзя было узнать. До самых последних дней люди, причастные к этому делу, хранили свою тайну, и только революция дала возможность прочитать эту тёмную страницу двора Романовых.

Процессия прибыла в Александровский парк к месту, где была приготовлена могила, в 3 часа 15 минут ночи. Могилу рыли солдаты воздушной обороны Царского Села под командой полковника Мальцева, по словам которого, «яма» предназначалась для свалки мусора. Принятые предосторожности и тайна, которой обставлялась вся эта работа, навели солдат на мысль, что это не яма для мусора, а могила для Распутина, об убийстве которого в Царском Селе было уже известно. Один молоденький солдатик даже просил Мальцева: «А почему, ваше высокоблагородие, она мелкая и уж очень на могилу походит?». Последовал грозный окрик: «Держи язык за зубами, не твоего дурацкого ума это дело».

За три часа до приезда похоронной процессии, в двенадцать часов ночи, духовник Николая и Александры Романовых отец Александр (Васильев) позвонил ктитору Фёдоровского собора полковнику Ломану по телефону и предупредил, что он рано утром заедет в собор за облачением и кадилом. Ломан, знавший о том, что в парке копается «яма», догадался, что предстоят похороны, тем более что и отец Александр не скрывал от него, сказав ему: «Я буду служить панихиду по приказанию государыни»…

Сопровождавшие процессию четверо полицейских, шофёр и Лапшинская торопливо сняли гроб с автомобиля и молча опустили его на верёвках в могилу.

– В полчаса девятого назначено, – прошептал Лапшинской на ухо полковник и направился к убежищу, поставить у могилы часового. Могила осталась открытой.

Всё это было проделано тихо и быстро.

В 8 часов 30 минут утра к могиле подошёл пропущенный дежурными сыщиками отец Александр, а через десять минут со стороны дворца подошла с обеими своими сёстрами Вырубова. Секретарша Распутина Лапшинская прибыла к могиле раньше всех.

В 8 часов 45 минут утра быстрыми, неровными шагами подошёл к месту погребения Николай Романов в сопровождении жены Алисы и дочерей, Татьяны и Ольги. Алексея как на погребении, так и на всех последующих панихидах никто не видал. Николай с семьёй прибыл к месту без конвоя, даже без провожатых.

Панихида длилась не более пятнадцати минут. Николай с женой и обеими дочерьми поклонился праху Распутина, и скоро они ушли.

В это утро по приказанию Мальцева охрана с могилы была снята, так как были получены сведения, что событие прошедшей ночи ничьего внимания не привлекло. Сняты были также и сыщики, бессмысленно в течение двенадцати часов дежурившие около Серафимовского убежища и новой постройки. На другой же день охрана могилы была поручена сторожу новой постройки. Но как жестоко пришлось разочароваться полковнику Мальцеву, поверившему в секретность погребения.

Утром 22 декабря сторож, подойдя к могиле, увидел, кто-то на ней совершил непристойность. Немедленно узнали об этом и Алиса, и Вырубова, и Лапшинская. Гневу их не было конца. Но виновника найти было трудно. Со следующей ночи на могилу уже был поставлен часовой из Сводного полка. С 22 декабря и до последних дней Алиса Гессенская часто посещала могилу, почти всегда одна.

27 декабря, на девятый день смерти Распутина, на его могиле была отслужена панихида.

21 января на могиле была опять отслужена панихида, на панихиде были: Штюрмер, митрополит Питирим, все Вырубовы, Протопопов, все Головины, Александра Фёдоровна с Татьяной и Ольгой и многие другие сановники двора.

Так шло дело до 2 марта, когда с Николая упала его корона… а тело «старца»-чудодея было вырыто из могилы и сожжено затем на «распутье двух дорог», как триста лет назад сожжено было тело другого загадочного искателя приключений, тоже Григория, названного Отрепьевым, но величавшего себя царём Димитрием всея Руси…

Гроб с останками хлыста-чудотворца на автомобиле был доставлен к деревне Гражданка, между Лесным и Пискарёвкой, и здесь тело сожжено… вместе с гробом, металл которого расплавился в пламени костра… Николай, уже сидя под караулом в Александровском дворце, прочёл о сожжении своего бывшего оракула и на мгновение задумался…

Его лицо, неподвижное, с застывшей улыбкой на губах, побледнело и стало совсем старым, растерянным и жалким…

Он понял в этот миг, какую роковую роль в падении дома Романовых сыграл убитый «старец» из хлыстов…

II

НИКОЛАЙ, «ОХРАНКА» И ПАЛАЧИ

На первый взгляд может показаться странным одно обстоятельство, которое так чётко выясняется из всего изложенного на страницах этой книги.

Если Николай нередко уступал законные свои «близким» лицам из придворной клики, обступившей его тесным кольцом… Если он так часто ограничивался тем, что повторял слова, нашёптанные ему если не Победоносцевым или Дубровиным, то его «любящей супругой» и ставленниками «немецкой шайки» от Штюрмера, Сухомлинова и до презренного Протопопова включительно… Если, как всем казалось, собственной воли и мыслей он не имел… Почему не поддавался он более благоразумным советам своих же родичей, великих князей, звавших сделать уступки?.. Отчего не слушал внушений старухи матери? Зачем так упорно, всеми средствами боролся с натиском общественного мнения, с волей Государственной думы, с ярко выраженными стремлениями к обновлению строя, с которыми, в конце концов, выступил даже Государственный совет?.. Отчего не влияли на царя даже ужасы пережитой им двенадцать лет назад революции 1905 года[650]?..

Вот что записал в своём дневнике об этих грозных для династии днях покойный Константин Константинович:

«Открытие первой Государственной думы считалось последним актом революции. С часу на час ожидали, что Таврический дворец объявит себя Учредительным собранием, а войска – свободными от присяги. Покойный Алексей Александрович всё своё состояние в шесть миллионов перевёл за границу. Сергей Михайлович держал день и ночь наготове лошадей, в продолжение месяца спал всегда одетым; все представлявшиеся царю депутации предварительно обыскивались. Паника дошла до последних пределов».

Николай боялся выходить за ворота дворца в Петергофский парк, в его кабинете и спальнях были устроены секретные двери в тайные лабиринты-проходы к казармам охраны.

А миноносец друга-кайзера, «Г-110», день и ночь под парами, стоял наготове у дворца, чтобы в случае необходимости умчать русского царя «за пределы досягаемости» гнева его верноподданных…

Десятого мая 1906 года все находившиеся в Петербурге члены императорской фамилии среди ночи были вызваны в Петергоф.

К концу заседания весь в пыли вошёл в комнату Михаил Александрович. Он говорил о необходимости уступить.

– Чему и ради чего уступить? – спросил царь.

– Государственной думе и Муромцеву[651], ради династии, – ответил Михаил.