- И... И как она приняла известие о моей смерти, мсье? - помолчав, спросил Тюльпан, сердце которого отчаянно билось.
- Мсье, - грустно сказал Лафайет, - взвешивая свои слова, я вынужден сказать, что видел, как она тотчас же стала вашей вдовой. Прошу вас простить меня за то горе, которое я ей причинил.
- Но вы не могли знать, что я жив.
- И слава Богу, что вы живы! - воскликнул Лафайет, с трудом стараясь казаться веселым, так как заметил дрожь в голосе Тюльпана.
- Я тоже рад этому. Но она, мсе генерал-майор, как же она? Мы так жестоко бомбардируем город!
Маркиз ничего не ответил.
- Давайте поспим ещё немного, - сказал он наконец. - Через час рассветет и начнется атака. Не забывайте Тюльпан, что наверху от вас ждут великих подвигов, и теперь у вас есть личная причина взять Йорктаун.
- Да, маркиз: для того, чтобы найти Летицию живой и, а если её нет, то найти свою смерть... Подумайте сами, - добавил он задумчиво после некоторого молчания - не было ли это странным промыслом Божьим - привести меня в эти места помимо моей воли, после стольких неожиданных поворотов судьбы - и для чего? Для радости или для страданий?
Но Лафайет уже спал.
3
По улице, волоча ноги, брел, как в кошмарном сне грязный, оборванный, обросший человек, одетый в форму вирджинцев, которая была ему явно велика. И кошмар на самом деле витал в вечернем воздухе под мелким дождем и заключался он в молчании; в молчании этого города. Йорктаун онемел.
Дело кончилось: Йорктаун капитулировал. Теперь где-то за городом несомненно должны были состояться переговоры между генералами-триумфаторами Рошамбо, Вашингтоном, Лафайетом и поджавшим хвост английским генералом О`Хара, которого Корнуэльс послал вместо себя, чтобы не столкнуться с унижением.
Здесь же, на улицах, заваленных мусором, битым стеклом, пушками без лафетов, брошенными ружьями, остались десятки попавших в плен солдат. Завтра им суждено было двинуться Бог весть куда, - а сегодня они валялись повсюду, под арками, в домах, которые устояли в ходе бомбардировки, и спали или не спали, циничные или впавшие в отчаяние, в зависимости от обстоятельств, но все подыхавшие с голоду.
Это было восемнадцатое? Или девятнадцатое? Грязный вирджинец, который брел куда глаза глядят по городу, точно не знал. Ему было совершенно наплевать на то, что союзники выиграли сражение, что пресловутые редуты были взяты за семь минут, а при английской контратаке там были десятки убитых. Он был без оружия, в американской форме среди толпы красномундирников, и возможно он надеялся, что кто-нибудь схватит его за горло в темном переулке, но "омарам" уже тоже было на все наплевать.
Некоторые дома горели, и возле них в полумраке были видны смутные силуэты их обитателей, выносивших спасенные пожитки. И повсюду - тысячи тащившихся куда-то или валявшихся как попало, неподвижных, как мертвецы, негров, которых Корнэльс набрал в Каролине и которые не ели ничего или почти ничего вот уже в течение восьми дней, тогда как белые голодали только трое суток.
Бридж Роуд, номер четыре - вот адрес, который дал ему Лафайет, когда стало возможным пройти через линии англичан, сложивших оружие, и проникнуть в город.
Бридж Роуд - прекрасная улица, но на ней не было четвертого номера. Дом сгорел до тла и обрушился на окружающие постройки. Тогда вирджинец начал как безумный рыться в обломках и наконец раскопал дыру, через которую, как он полагал, можно было пробиться в подвал. Там он нашел три трупа, но те настолько обгорели и обуглились, что опознать кого-то было невозможно. Но понял он, что всякая надежда потеряна, только тогда, когда подобие женщины, такое же грязное, как и он, со спутанными волосами, ещё не отошедшее от кошмара, рассказала ему, как все произошло:
- Эта бедная маленькая мадам Диккенс, какое несчастье! Я находилась вон там, неподалеку, видела её все эти дни, она даже болтала со мной, а я играла на шарманке, ей это очень нравилось. Потом она исчезла и я подумала, что ей удалось выбраться из города. Но как-то утром она вновь появилась. Я видела, как она вернулась, и после этого, да, десять минут спустя, когда я повела свою лошадь к фонтану, все запылало и вмиг сгорело. Я слышала оттуда их крики.
Она снова начала плакать:
- Мою лошадь тоже убило... Когда же это произошло? Может быть вчера или позавчера?
Тюльпан подумал: - Она сошла с ума, - и снова предпринял отчаянные попытки найти Летицию, обходя дом за домом, одну больницу за другой, заглянул даже в церковь, осмотрел покинутые крепостные стены и пустые траншеи (где не было никого кроме мертвых, которых никто не хоронил и которые источали зловонный смрад). Но все лишь для того, чтобы заставить себя поверить, что он вот-вот её увидит, живую, бегущую навстречу, зовущую его...
В изнеможении он остановился. Настала ночь. Он больше не видел тысяч призраков, неподвижных или бесцельно слоняющихся, но слышал стоны и жалобы, долетавшие как отдаленный шум моря. Иногда раздавался крик страха или горя, близкий или далекий, потом снова наступало молчание, сквозь которое доносился шум невидимой толпы.
- "Господи, - подумал он, повторяя вопрос, который задавал себе в палатке у Лафайета - сколько дней назад это было? - для чего Ты привел меня сюда - для горя?"...
Продолжая свое почти бессмысленное движение, через некоторое время он обнаружил, что опять находится на Бридж Роуд перед домом номер четыре. Здесь не было никого, кроме человека, которого он с трудом рассмотрел и который рыдал, опустившись на сорванное крыльцо разрушенного дома.
Откуда-то донесся приглушенный расстоянием фальшивый и печальный звук шарманки и он подумал, что это должно быть играет та женщина, та сумасшедшая, которая играла для Лети ции, и ему неожиданно захотелось вновь её найти, чтобы поговорить с ней о Летиции, поговорить ещё раз перед тем, как он убьет себя.
Какая это была странная музыка на празднике мертвых, которая, казалось, аккомпанировала рыданиям скрывшегося в тени человека!
- Сэр, не могу я вам чем-то помочь?
Прошло довольно долгое время, пока мужчина смог побороть свои рыдания и ответить:
- Благодарю вас, сэр, но мне помочь никто не сможет.
- Вы ранены?
- Я не ранен, сэр, я думаю, что мертв.
Он снова зарыдал с отчаянием, от которого разрывалось сердце, потом, извинившись сказал резким голосом:
- Простите меня, сэр, английский офицер не должен позволять себе такого неприличного поведения.
- Нет ничего неприличного в страдании, сэр. Вы потеряли кого-то?
- Мою жену, сэр. Меня зовут полковник Диккенс. Мы не знакомы?
- Не думаю, полковник. Я французский солдат из армии Лафайета. Но я прошу вас, - добавил он, сдерживая слезы, - видеть во мне друга. - И, вздохнув добавил: - Я тоже потерял очень дорогого мне человека.
- Вы выиграли войну, - с горечью сказал полковник Диккенс.
- Не я, полковник. Может быть, другие её и выиграли. Но не я. Со мной все кончено...как и с вами.
После долгого молчания полковник сказал: - Она любила слушать шарманку, Вы слышите ее? Или это у меня галлюцинации?
- Нет. Где-то действительно играет шарманка.
- Может быть, это маленький цирк, который приехал давать представления в этот проклятый город и не сумел во-время выбраться отсюда. Все то время, которое мне осталось прожить, если оно вообще осталось, я всегда буду слышать эту музыку.
- Полковник!
- Да, сэр!
- Позвольте пожать вам руку.
Их руки некоторое время наощупь искали друг друга в чернильной темноте ночи, затем встретились и надолго замерли в рукопожатии.
- Прощайте, полковник Диккенс, - сказал наконец Тюльпан. - Я разделяю вашее горе.
- Прощайте, господин француз. Я также разделяю ваше горе.
Они оба рыдали до тех пор, пока не разошлись, пока Тюльпан не растворился полностью в темноте, оставив среди руин своей жизни полковника Диккенса, которого в тот момент любил как брата. Он был почти счастлив от того, что Летиция не покинула своего мужа, и испытывал печальное удовлетворение при мысли о том, что по крайней мере полковник Диккенс страдал не по его, Тюльпана, вине.