- Моя жена...

- Да, избита, подвергнута пыткам и, я надеюсь, изнасилована?

- Да, монсеньор, - сказал Лябрюни, думая, что это доставит герцогу удовольствие.

- Она так сказала? Хорошо, я не выгоню тебя, Лябрюни. Хитрецов вроде тебя довольно трудно найти. Отправляйся в Баньоль. И чтобы тебя никто не видел, понял? Там как можно скорее свяжись с Риччоли. Ты меня понял? Я вижу, что понял. Вон, паршивец.

3

Вот уже несколько лет, как старый герцог Орлеанский переехал в Баньоль, расположенный в нескольких лье от Парижа, великолепную резиденцию, которую он покидал всего лишь несколько раз в году, чтобы отправиться на бал или в оперу. В ту пору ему было пятьдесят четыре года и оставаясь вдовцом после смерти в 1759 году Генриетты де Бурбон-Конти, подарившей ему двух детей: Луизу Марию Терезу Матильду, герцогинню де Бурбон, и Луи Филиппа Жозефа, герцога Шартрского, которого мы уже видели, он секретно обвенчался в 1773 году с мадам Монтессон.

Он создал чудесный театр, в котором часто показывали комедии - причем, надо признаться, обладал весьма недурным вкусом, раз увидев лет двадцать лет назад в монастыре Святой Авроры, как Жанна Бекю играла в пьесе Расина "Эсфирь", он сразу влюбился в этуо пятнадцатилетнюю девочку, много позже ставшую мадам Дюбарри, фавориткой короля Людовика XV, и сделал ей чудесного младенца с такими же синими глазами, как у его матери.

И вот этот младенец, немало поколесивший по свету, двигался по направлению к Баньолю. Значит, герцог Шартрский неплохо рассчитал, где поставить ловушку для Тюльпана, так как совершенно очевидно, что тем младенцем и был Тюльпан.

- "И действительно, разве это не естественно - подумал герцог Шартрский, когда под его казавшимся безразличным взглядом Амур Лябрюни морально уже был готов надеть монашескую рясу, - разве это не нормально, что Тюльпан, узнав о своем происхождении, испытает стремление встретиться с тем, кто произвел его на свет, и познакомиться с ним?"

Нужно было помешать этому, даже если вся история с завещанием в пользу Тюльпана ерунда, ведь сестра пыталась убедить его в том, что все это просто хитрый слух, который распустил сам старый герцог, чтобы позлить их обоих, и его и её, так как они оба были плодами безнравственного поведения их матери, и этого их отец никогда не простил, но кто знает? Старик был подвержен неожиданным вспышкам ярости и никогда не испытывал угрызений совести. Нужно сделать так, чтобы все было в порядке, черт возьми! На что надеялся младший Шартр (ему исполнился тридцать один год), так это избавиться от Тюльпана. Сам герцог не был кровожадным, в глубине души он был даже человеком доброжелательным. Он никогда не уточнял своим подручным, что Тюльпан обязательно должен быть убит. Без преувеличения можно сказать, что он пришел бы в ужас от такой мысли. Но он твёрдо рассчитывал на то, что исполнители сами замарают руки (особенно, этот итальянец, Риччоли, мажордом в Баньоле и его шпион) и сделают это без точно высказанного приказа, его руки останутся чистыми точно, как руки Понтия Пилата.

* * *

- "Риччоли... господин мажордом Риччоли", - вот имя, которое повторял Тюльпан, меряя в полдень большими шагами рынок в Баньоле, погруженный в свои мысли, не обращая внимания на людей, толпившихся у прилавков. Он прибыл примерно полчаса назад, но отложил свое намерение тут же направиться к резиденции герцога. Это было не простое дело и в течение двух часов, которые потребовались ему, чтобы пешком добраться от Парижа, оно только усложнялось в его сознании, ослабляя понемногу радостный порыв, охвативший его, когда он покинул дом Амура Лябрюни и направился сюда. Как он представится? Что скажет? Как будет держаться? Бросится при виде монсеньора на колени с криком: - "Папа, это я"? Трудно. Вероятно его вышвырнут вон. А если он напишет письмо? Но сильные мира сего держат целую армию секретарей, задача которых в том, чтобы немедленно выбрасывать в огонь многочисленные письма сумасшедших, которые получают их хозяева. В конце концов он сочинил около десяти сценариев, но ни один из них не выдержал критики, вот почему он повторял имя Риччоли.

Совершенно не представляя где может жить человек, которому он намеревался сообщить, что является его сыном, он решил без долгих размышлений обратиться к первому встречному, точнее говоря, к первому, кто покажется ему наиболее подходящим, если его инстинкт не обманет, и попросить совета.

Он направился к человеку в роскошной ливрее, сидевшему на верхней ступеньке мраморного крыльца самого шикарного отеля на улице Сен-Оноре, - к портье.

- Монсеньор старый герцог? О, молодой человек, кто же его не знает! Разве я не работал большее пяти лет в его дворце? В настоящее время он у Монморанси ...

И когда Тюльпан, поблагодарив его, намеревался уйти, добавил: - Но, скажите мне, молодой человек, вы ищете место?

- Место...э...да...

- Но вы не похожи на слугу.

- Дело в том, что я садовник.

- У монсеньора великолепные сады. Мой мальчик, они нанимают уйму народу, но я советую, лучше, чтобы у вас была какая-нибудь рекомендация. Представьтесь от моего имени, Альцеста Бьянвеню, господину мажордому Риччоли. Он пользуется большим влиянием, и если вы ему понравитесь, все будет в порядке. Мы с ним старые друзья.

И в самом деле, почему бы не представиться этому Риччоли - в качестве садовника или вообще не важно в каком качестве? Согласно последнему намеку Альцеста Бьянвеню, господин Риччоли не станет слишком тщательно проверять его квалификацию если так, между прочим, дать ему понять, что сможет получить определенную часть его доходов. И получить место...

Тюльпан понятия не имел, что он будет делать, получив место, но это представлялось ему все более и более разумным; лучше всего проникнуть так сказать, через черный ход - инкогнито...До тех пор, пока не наступит день, когда...когда что? Ну, хорошо, когда что-нибудь произойдет. Он не имел ни малейшего понятия, что же произойдет, но в этот самый момент в одной из комнат резиденции герцога две головы работали за него. И четыре глаза наблюдали, как он приблизился к решетке, наивно разглядывая великолепный дворец; эти четыре глаза принадлежали никем иным, как Амуру Лябрюни и мажордому Риччоли. Эти глаза наблюдали, как он удалился в задумчивости, заложив руки за спину и смешавшись с шумной толпой, направлявшейся к церкви, колокола которой извещали о проходящем бракосочетании.

- Ты видишь, он достаточно ловок, - констатировал Лябрюни, глядя на Риччоли, который менее часа тому назад, узнав об этом деле, воскликнул, что этот тип появится здесь не ранее, чем через две недели или не появится никогда! Но нет, он уже здесь.

- Кстати, Риччоли, а если бы тебе сказали, что ты незаконнорожденный сын герцога? Разве ты не отреагировал бы немедленно на эту новость?

- Со мной такого произойти не может, - сказал Риччоли, пятидесятилетний желчный мужчина, желтый как солома, с опущенной из-за долгой привычки к раболепию головой. И добавил:

- Он здесь, но у него не слишком решительный вид.

Некоторое время они прислушивались к веселому перезвону колоколов, и Риччоли между прочим заметил:

- Это дочка барона Курка выходит замуж.

- А!

- "Прелестная девушка эта мадемуазель де Курк," - говорил сам себе в этот момент Тюльпан, который осведомился у зевак о том, что происходит, и наблюдал, как она поднимается по ступеням церкви под руку со своим отцом. Маленькие девочки поддерживали её шлейф. - "Прелестная, да, но слишком уж чопорная. Я думаю, что это все от волнения. В какой прекрасной карете её привезли!"

Из этого видно, что эти мысли и замечания нужны были ему только для того, чтобы отвлечься и обрести необходимое спокойствие перед тем как вернуться к замку - и позвонить, может быть и войти? Из этого его недоумения было совершенно очевидно, что ему не остается ничего другого как повернуть назад. Ну, так что, черт возьми! Разве он не Фанфан Тюльпан, который прорвется через все препятствия?