- Мсье, я не собираюсь вдаваться в обсуждение, но не позволите ли вы мне задать один вопрос...личный вопрос?

Он увидел в тумане, как на обычно серьезном лице коммодора промелькнула едва заметная двусмысленная улыбка.

- Разрешаю.

- Мсье, я восхищаюсь вами. Я восхищаюсь вашими талантами. Вашими исключительными талантами, среди которых осторожность и благоразумие качества, присущие великим военачальникам. Но...

- Где же ваш вопрос, мсье?

- Вы достаточно побродили по морям-океанам и решили этой акцией, которая, как мне представляется, обречена на сокрушительную неудачу, покончить с собой и таким образом увенчать вашу славу самоубийством в римском стиле, не так ли?

- Покончить с собой? Напротив, начать - вот чего я хочу, - сказал Джон Поль Джонс голосом, неожиданно дрогнувшим от волнения, и затем по тому, как коммодор, для которого такие жесты не были обычными, положил свою руку ему на плечо, Тюльпан понял, что имеет право на объясение.

* * *

Долго вспоминал он потом их разговор. Тот происходил на фоне хорошо знакомых звуков: топота бегавших по палубе матросов, шипения хорошо смазанных талей, на которых спускались две большие шлюпки, предназначенные для атаки, приглушенных ругательств унтер-офицеров, отшлифованных в результате длительного использования, дыхания моря, такого спокойного в эту ночь. Разговор в собственной каюте Джона Поля Джонса, тускло освещенной фитилем, плававшим в масле в чашечке из китового уса, разговор, при котором следовало все время помнить, что через полчаса начнется атака.

- Мсье, - начал знаменитый корсар, - замечания, которые вы высказали по поводу опасности этого рейда не являются напрасными и необоснованными. С моей стороны было бы разумно не предпринимать его. Однако этот рейд не таков, как все другие.

Говоря это, он развернул пергамент и Тюльпан с удивлением увидел, что это подробный план Вильсхавена: улицы, главные здания - и различного рода мелкие значки, сделанные красным цветом и обозначавшие маршруты и точки встречи. Сосредоточенно, стараясь ничего не забыть, он молча, без единого слова, слушал то, что говорил ему капитан.

- Морские стрелки, которые достаточно многочисленны, по словам Рамиреса, не сосредоточены в прибрежной части города и возле порта, как обычно делают, когда у них нет другой це ли, кроме как отбросить нас как можнно скорее в море. На этот раз они хотят, если я не ошибаюсь, заманить нас всех в лабиринт этих улочек и расстрелять с верхних этажей домов.

- Настоящая западня, - лаконично прокомментировал Тюльпан, который все меньше понимал, зачем нужно соваться в эту ловушку.

- Да, но я вам сказал, что это не обычный рейд и что его предпринимает не просто коммодор, но и я сам - Джон Поль Джонс. Вы спросили меня, не хочу ли я покончить с собой. Я отвечу вам: наоборот, я хочу начать. (Молчание). Я много размышлял, и мне кажется, что на данный момент я сделал достаточно для своей страны для того, чтобы один раз сделать что-то для себя. Таинственное заявление, не так ли? - сказал он с коротким смешком.

- Весьма, мсье коммодор.

- Я вам объясню. Но сначала изложу нашу тактику. Я намерен высадиться к востоку от порта, окружить город и поджечь крайние дома таким образом, чтобы достичь предместья, где сосредоточены основные силы стрелков. Вот здесь - вы видите этот лесок? - и развернется сражение, но наполовину притворное, единственной целью которого будет организованное отступление для того, чтобы задержать англичан. Если все пойдет так, как я рассчитываю, то они не смогут отрезать нам путь к отступлению и мы вовремя вернемся на корабль. Вы ничего не понимаете, не так ли?

- Я понимаю, что все это всего лишь хитрая уловка, своеобразная ловушка, чтобы скрыть истинные намерения: однако этих намерений я не понимаю.

- Мсье, вот тот момент, когда вы должны будете вме шаться.

- Ну, хорошо! И какова же моя роль?

- Пока я буду действовать так, как я вам сказал, вы отправитесь на ялике в порт, который в это время будет пуст, также как и набережные. Если же это будет не так, ну что же, мой дорогой Тюльпан, вы как раз тот, кто сможет быстро это исправить.

Ответить было нечего - сказано было твердо и непререкаемо. Капитан продолжал:

- Здесь на карте голубым крестиком отмечено место, это резиденция капитана порта. Там нет ни часовых, ни пушек, я это знаю. Тут командует толстый ничтожный тупица, который скорее всего спрячется в своей норе, как только услышит первые выстрелы.

- Ну хорошо, я должен найти этого господина? - спросил совершенно ошеломленный Тюльпан.

- Найти, погрузить его в ялик и доставить ко мне живым. Это основная задача рейда, который, как вы видите, совершенно не похож на другие.

- Вы оказываете мне честь, мсье, - заметил Тюльпан после непродолжительного молчания. - Почему мне?

- Я наблюдаю за вами в течение этих месяцев, - сказал коммодор, рот которого оставался сурово сжатым, но глаза улыбались. Я заметил вашу храбрость, вашу изобретательность, вашу быстроту при выполнении приказов, ваше хладнокровие. Я должен вам сказать, что среди всех моих людей вы пожалуй единственный, кто не убьет человека, если он вам не угрожает, а вы можете это сделать. Только трусы стреляют быстро.

- Одно замечание, ваша честь. Почему все придумано так сложно? Я говорю это не из страха, но можно атаковать резиденцию большими силами и поймать вашу птичку.

- И всполошить всех англичан? Попасть под страшный ружейный залп? Рисковать тем, что в схватке моя птичка, как вы выразились, может оказаться убитой? Живым! Он мне нужен только живым!

- А если я никого не найду? Если он спрячется в самом городе? Если он сбежит в Англию?

- Все может случиться, Тюльпан. Но дело в том, вы увидите, что при первых же звуках выстрелов он все бросит и спрячется там, где ничего не происходит, то есть в своей резиденции.

У этого человека был готов ответ на все и Тюльпан не стал больше возражать. Он поднялся и отдал честь.

- Очень хорошо, мне пора быть наверху, - сказал он и уже направился к двери, когда неожиданно услышал:

- Одну минуту. Я сказал, что должен был объяснить вам свое поведение. Я должен был сделать это по двум причинам: во-первых, я доверяю вам не военное поручение, а прошу вас оказать мне личную услугу. Поэтому вы имеете право знать - и теперь, когда вы знаете, вы можете отказаться выполнить мою просьбу.

- И вторая причина?

- Это то, чтобы вежливость не заставляла вас сказать, что вы выполните мою просьбу.

Он помолчал мгновение, свернул план города, взгляд его стал отсутствующим, словно он колебался и не знал, сказать ли, словно скромность и некоторая нерешительность мешали ему выложить все начистоту - несомненно такое случилось впервые - рассказать то, что, как неожиданно понял Тюльпан, было какой-то странной тайной. Какое-то время в тишине не было слышно ничего, кроме ударов шлюпок о борта "Рейнджера" и невнятного бормотания людей, ожидавших приказов.

Голос Джона Поля Джонса был едва слышен, когда он сказал:

- Тюльпан, вы знаете, что я англичанин, не так ли? Если однажды, уже достаточно давно, я стал американцем то причиной этого была моя страсть к морю. Но в этой стране (его голос слегка усилился, на секунду вернулся старый гнев) мне не на что было надеяться: ни на чин, ни на командование, так как простолюдин никогда не командовал и никогда не будет командовать кораблями Ее Всемилостливейшего Величества! В Америке меня заметили. Там были нужны такие люди, как я. И знаете ли вы, мой друг, что было написано в двух резолюциях конгресса от 14 мая 1777 года? В первой: что флаг тринадцати соединенных Штатов будет состоять из тринадцати полос попеременно красного и белого цвета и тринадцати звезд на голубом поле. А во второй: что капитану Джону Полю Джонсу присваивается звание коммодора. Это звание обеспечивает мне старшинство над другими капитанами кораблей и в тот день, когда у нас будет свой флот, я получу титул адмирала. Да, я немалого добился, но в моей жизни существует страшный провал, Тюльпан: я не знаю, кто я такой. Я родился в Альбергленде в 1747 году, но никогда не знал никого из своей семьи. А потом я был отправлен к своему дяде, садовнику графа Селькирка. В те годы Селькирк часто приезжал охотиться в Альбергленд, мою деревню, и постепенно под влиянием разговоров слуг и разных сплетников о том, что они не находят в моей фигуре, моих чертах лица и моей интеллигентности ничего де ревенского и неотесанного... однажды я подумал, что я...