372. A. H. МАЙКОВУ

17 (29) сентября 1869. Дрезден

Дрезден 17/29 сентября/69.

Бесценный и единственный друг Аполлон Николаевич, предполагаю, что переезд с дачи и первые дни вновь начавшейся городской жизни не дали Вам возможности исполнить доброе обещание Ваше - написать мне сейчас же по окончании дачной жизни. Не жалуюсь и не претендую; мы друг друга знаем (хотя и жду Вашего письма с самым крайним нетерпением), но одно сомнение меня очень мучает: так как все-таки ответа на мое письмо, уже более месяца тому назад к Вам посланное, я не получил, то и боюсь, во-1-х, что оно к Вам не дошло, 2-е) на той ли Вы квартире в Петербурге, что и прежде? Я Вам адрессовал на Садовую, дом Шеффера. Что, если Вы оставили квартиру? И потому, если б я был поскорее выведен из моих недоумений, было бы очень хорошо. Например, теперь: это письмо, которое теперь пишу к Вам, для меня самое экстренное и роковое; что, если не дойдет до Вас? Ответьте хоть на одной странице, хоть полстранички напишите, чтоб я, по крайней мере, знал, но только ответьте сейчас, иначе сил моих больше не хватит. Сейчас опишу Вам всё мое положение и в какой именно Вашей помощи я нуждаюсь, как утопающий.

Во-первых, три дня тому (14 сентября) родилась у меня дочь, ЛЮБОВЬ. Всё обошлось превосходно, и ребенок большой, здоровый и красавица. Мы с Аней счастливы. (Вспомните, что мы Вас зовем крестить; Аня просит Вас сложа руки и непременно Вас; дайте же ответ.) Но денег у нас меньше 10 талеров. Не вините меня в небрежности и непредвидении: тут никто не виноват. Рассчитывали во Флоренции, что денег, присланных "Р<усским> вестником", достанет на всё. Но как и при всех прочих расчетах - обочлись. Нечего пускаться в подробности, но дело в том, что хоть я и напишу деликатнейшему, добрейшему и благороднейшему Михаилу Никифоровичу, чтоб выручил, но писать сейчас, так недавно получивши от него, - ужасно стыдно и почти невозможно; руки не подымаются. Между тем ни бабке, ни доктору еще не заплачено, и хоть каждую копейку усчитываем, но в теперешнем положении невозможно без денег. Невозможно! Вследствие чего взял следующую меру.

Сегодня же, вместе с этим письмом к Вам, отправляю письмо к Кашпиреву, лично (так как знаю, что Страхова нет в Петербурге). В письме сначала описываю мое положение, упоминаю о переезде, о рождении ребенка (всё как следует), (1) солгал притом, что у меня осталось 15 талеров, тогда как нет и десяти, и кончаю просьбою о присылке мне вперед 200-т рублей на следующем основании.

Так как сижу в настоящую минуту за повестью в "Зарю" и довел работу уже до половины (всё это справедливо), то, во-1-х, вижу, что повесть будет объемом в 3 1/2 листа (печати "Р<усского> вестника") (то есть чуть ли не в 5 листов "Зари"). Это minimum. И так как я получил уже весной из "Зари" 300 руб., то все-таки по окончании повести мне придется дополучить почти за 1 1/2 листа (печати "Р<усского> вестника") еще. Хоть повесть еще не кончена, но в конце октября наверно будет выслана уже в "Зарю": это наверно. 2) Хоть я и не вправе просить на этих основаниях теперь вперед, но, по моему критическому положению, прошу его по-христиански меня выручить и выслать 200 руб. Но так как это, может быть, тяжело сделать сейчас, то прошу его выслать сейчас всего только 75 рублей (это чтоб спасти сейчас из воды и не дать провалиться). Затем через две недели от этой 1-й высылки прошу выслать еще 75 рублей и наконец, уже при этой второй высылке, выдать Вам (Ап<оллону> Николаевичу> Майкову) 50 руб. Таким образом и составится просимая сумма в 200 руб.

Не зная совершенно личности Кашпирева, пишу в усиленно-почтительном, хотя и в несколько настойчивом тоне (боюсь, чтоб не пикировался; ибо почтительность слишком усиленная. да и письмо, кажется, очень глупым слогом написано).

Затем в письме к Кашпиреву излагается и вторая, самая главная просьба моя. Именно: если он согласен будет исполнить мою просьбу о деньгах, то пусть вышлет первые 75 руб. сейчас, не медля нимало. Написал ему, что прибегаю ко всей деликатности его ума и сердца, чтоб он не обиделся за настойчивость о присылке сейчас и не медля нимало, но пусть вникнет и поймет, что для меня время и срок помощи чуть ли не важнее самих денег. Ибо равным образом его прошу: что если он не заблагорассудит помочь мне и откажет, то все-таки (2) пусть сейчас же известит меня об отказе, не медля нимало. Написал при этом, что для этого извещения об отказе достаточно для меня будет получить хоть две строчки рукою секретаря его редакции, но только сейчас, для того, чтоб я мог скорее принять последние меры, а не ждать праздно возможности присылки денег (тут я еще второй раз в письме к Кашпиреву солгал по поводу этих последних мер, объясняя ему, что я принужден буду тотчас же продать последние и необходимейшие вещи и за вещь, стоящую 100 талеров, взято 20, что, конечно, принужден буду сделать для спасения жизни трех существ, если он замедлит ответом, хотя бы и удовлетворительным. Что я через неделю стану продавать последние вещи, если не получу денег, то это правда полная; ибо иначе никак нельзя; но солгал я в том, что буду продавать сторублевые вещи. Две-три сторублевые вещи, у нас бывшие, уже давным-давно, сейчас же по приезде в Дрезден, заложены и действительно по оценке вместо 100 рублей - двадцатью. Но теперь придется продать белье, пальто и, пожалуй, сертук; ибо хоть и напишу (3) Каткову, но все-таки раньше месяца оттуда денег не будет, хотя и будут наверно).

Изложив Вам содержание письма к Кашпиреву, излагаю мою личную, особенную и чрезвычайную просьбу к Вам. Пособите по-христиански, дружески и по-товарищески! Не потяготитесь! Последний раз утруждаю Вас. Просьба же в следующем.

Так как Страхов писал мне, что Вы довольно близко знакомы с Кашпиревым, то съездите сейчас по получении этого письма и не отлагая к Кашпиреву и попросите его, чтобы он исполнил мою просьбу о немедленном ответе. Главное, чтоб был немедленный ответ. Ну вот и вся моя просьба к Вам. Но поймите, дорогой друг, до какой степени она важна для меня теперь в моем положении!

(Прибавлю еще, собственно для Вас, то есть между нами, что я прошу почти своего, что ведь повесть через месяц всё оплатит и что хоть я и не претендую на право взимания вперед, но что такие снисхождения последнему литератору делаются. Так что если мне откажут в "Заре" теперь, то я слишком пойму тот уровень, на который меня ставят там в литературном отношении. Боюсь еще, чтоб он не принял мой усиленно-почтительный тон в письме за иронический. Бог знает ведь какой человек; я об нем не имею никакого понятия лично. А просто-запросто я не умею писать к незнакомым о щекотливых предметах. Писал от руки, набело, и потом уже, перечтя письмо, увидал, что, кажется, уж слишком почтительно.)

Отвечайте же, друг мой. Пишу наскоро. Жена Вам кланяется. Мы в великой радости. У ней третьи сутки - то есть самые опасные. Мое здоровье в Дрездене крайне плохо: беспрерывно простужаюсь, чего почти никогда со мной не было, а в Швейцарии и Италии было немыслимо. Да и припадки в Дрездене увеличились; но это может быть только с приезда.

Работаю усиленно. Замыслил вещь в "Русский вестник", которая очень волнует меня, но боюсь усиленной работы. Много бы хотелось написать Вам об литературе, но не до литературы в эту минуту. О повести в "Зарю" ничего не скажу: одно знаю наверно, что будет довольно оригинальна, а что дальше выйдет, то сами увидите, если прочтете.

Главное, хоть двумя строками ответьте.

Наконец, последнее: я прошу, чтоб Вам Кашпирев выдал 50 руб. на руки. Это (простите меня, дорогой мой, за надоедание и исполните, ради Христа), это для того, чтоб 25 руб. выдать Эмилии Федоровне и 25 руб. Паше. Они имеют полное право негодовать на такую нищенскую помощь; но пусть, пусть даже обидятся, вправе будут, но так как 25 руб. все-таки что-нибудь и сколько-нибудь принесет им пользы, то выдайте. Так как они ни за что не поверят, в каком я сам положении и почему так нищенски помогаю, то и не говорите им ничего в извинение мое. Сделайте же, ради господа бога.