Ах, Сонечка, как начну на эту тему, то и распишусь безмерно. Слишком уж меня эти петербургские мучают. Прощайте! Обнимаю вас всех. Я люблю Вас и всех Ваших больше всех и Александра Павловича слишком помню и ценю. Обнимаю вас всех. Всем поклон. Машу целую. Марье Сергевне, Елене Павловне напомните обо мне. Обнимаю и целую крепко Верочку.
Ваш весь Федор Достоевский.
Пишите мне. Адресс тот же.
Анна Григорьевна всех вас целует крепко и любит искренно.
(1) далее было начато: а я опя<ть>
(2) вместо: еще до того срока было: до тех пор
(3) было: что
(4) далее было: что
(5) далее было: их
(6) было начато: образов<алось?>
(7) далее было: еще
(8) было: мое положение
(9) далее было: при них
(10) далее было начато: фабри<ка>
(11) было: взял (12) далее было: мне
(13) далее было: пошло на
(14) было: 500
364. H. H. СТРАХОВУ
18 (30) марта 1869. Флоренция
Флоренция 30/18 марта/69.
Во-первых, благодарю Вас, многоуважаемый Николай Николаевич, за то, что не замедлили Вашим ответом: в моих обстоятельствах это составляет половину дела, потому что определяет мои занятия и намерения. Благодарю Вас, во-вторых, за распоряжение о присылке "Зари", а в-третьих - за доброе известие об Аполлоне Николаевиче. Я напишу ему сам, в ответ на его письмо, на днях. Если он меня Вам хвалил, то будьте уверены, что и я его постоянно. В это последнее время недоумения, происшедшего от моей мнительности, я ни капли не потерял к нему моего сердечного расположения. А о том, что он хороший и чистый человек, - в этом для меня слишком давно нет сомнения, и я весьма рад, что Вы с ним так сошлись.
Если "Заря" не имеет покамест такого успеха, какого бы желательно, то ведь все-таки же она имеет успех и почти значительный, а это не шутка. Хоть третью тысячу подписчиков вы, может быть, и не доберете, но, поддержав успех в продолжение года, вы, повторяю это с упорством, станете на твердое основание. Из ежемесячных журналов нет ни одного с таким точным и твердым направлением. Второй номер на меня произвел чрезвычайно приятное впечатление. Про Вашу статью и не говорю. Кроме того, что это - настоящая критика, - именно то самое слово, которое теперь всего необходимее и всего более разъясняет дело. Статья же Данилевского, в моих глазах, становится всё более и более важною и капитальною. Да ведь это - будущая настольная книга всех русских надолго; и как много способствует тому язык и ясность его, популярность его, несмотря на строго научный прием. Как хотелось бы мне поговорить об этой статье с Вами, именно с Вами, Николай Николаевич; но слишком много надо говорить. Она до того совпала с моими собственными выводами и убеждениями, что я даже изумляюсь, на иных страницах, сходству выводов; многие из моих мыслей я давно-давно, уже два года, записываю, именно готовя тоже статью, и чуть не под тем же самым заглавием, с точно такою мыслию и выводами. Каково же радостное изумление мое, когда встречаю теперь почти то же самое, что я жаждал осуществить в будущем, - уже осуществленным - стройно, гармонически, с необыкновенной силой логики и с тою степенью научного приема, которую я, конечно, несмотря на все усилия мои, не мог бы осуществить никогда. Я до того жажду продолжения этой статьи, что каждый день бегаю на почту и высчитываю все вероятности скорейшего получения "Зари" (и хоть бы по три-то главы печатала редакция вместо двух! Прочтешь две главы и думаешь: целый месяц еще, а пожалуй и 40 дней! - так как "Заря" все-таки не отличается же аккуратностию выхода, не правда ли?). Потому еще жажду читать эту статью, что сомневаюсь несколько, и со страхом, об окончательном выводе; я всё еще не уверен, что Данилевский укажет в полной силе окончательную сущность русского призвания, которая (1) состоит в разоблачении перед миром русского Христа, миру неведомого и которого начало заключается в нашем родном православии. По-моему, в этом вся сущность нашего будущего цивилизаторства и воскрешения хотя бы всей Европы и вся сущность нашего могучего будущего бытия. Но в одном слове не выскажешься, и я напрасно даже заговорил. Но одно (2) еще выскажу: не может такое строгое, такое русское, такое охранительное и зиждительное направление журнала не иметь успеха и не отозваться радостно в читателях, после нашего жалкого, напускного, с раздраженными нервами, одностороннего и бесплодного отрицания.
2-я книжка "Зари" составлена, кроме того, обильно. В ней есть очень хорошие статьи. (3) Приятно видеть книжку.
Но несколько строк в Вашем письме, многоуважаемый Николай Николаевич, на время весьма удивили меня. Что это Вы пишете - и с такою тоской, с такою видимою грустию, - что статья Ваша не имеет успеха, не понимают, не находят ее любопытною. Да неужели ж Вы, действительно, убеждены были, что все так, тотчас же, и поймут? По-моему, это было бы даже плохою рекомендациею для статьи. Что слишком скоро и быстро понимается, - то не совсем прочно. Белинский только в конце своего поприща заслужил известность желаемую, а Григорьев так и умер, ничего почти не достигнув при жизни. Я привык Вас до того уважать, что считал Вас мудрым и для этого обстоятельства. Сущность дела так тонка, что всегда улетает от большинства; они понимают, когда уже очень разжуют им, а до того им кажется всегда всякая новая мысль не особенно любопытною. И чем проще, чем яснее (то есть чем с большим талантом) она изложена, - тем более и кажется она слишком простою и ординарною. Ведь это закон-с! Простите меня, но я даже усмехнулся на Ваше, очень наивное, выражение, что "не понимают люди даже очень смышленые". Да эти-то скорей других и всегда не понимают и даже вредят пониманию других, - и это имеет свои причины, слишком ясные, и конечно, тоже закон. Но ведь сами же говорите Вы, что за Вас восторженно стоят и Градовский, и Данилевский, что Аксаков к Вам заехал и т. д. Мало Вам этого? Но я все-таки твердо уверен, что в Вас настолько есть самосознания и внутренней потребности движения вперед, что Вы не потеряете уважения к своей деятельности и не оставите дела! А то не пугайте, пожалуйста. Вы уйдете "Заря" распадется.
Теперь о делах: личные, денежные обстоятельства мои теперь несколько поисправились присылкою от Каткова, который видимо ценит меня как сотрудника, а я ему за это очень благодарен. Но я до того зануждался, что и эти присланные деньги мне помогли почти только на минуту. Очень скоро я буду опять нуждаться; но поверьте мне, многоуважаемый Николай Николаевич, что не одни деньги, а истинное сочувствие к "Заре" (в котором Вы-то, может быть, сомневаться не будете) возбуждают мое желание в ней участвовать. Несмотря на всё это, я не могу никак принять предложение Кашпирева, в том виде, как Вы изобразили в Вашем письме, - именно потому, что это для меня физически невозможно. Тысяча рублей, да еще с рассрочкой (и первая выдача не сейчас, а сейчас-то и составляет главное) - для меня теперь слишком мало. Согласитесь сами, что заняться вещью, говоря относительно, объемистою, в 10, в 12 листов, - и во всё это время иметь в виду только тысячу рублей, чуть не до сентября, в моем положении слишком недостаточно. Конечно, и прежде, делая такое предложение, я был бы в тех же условиях. Но настоятельная нужда моя была, месяц назад, ПРИ МОЛЧАНИИ "РУССКОГО ВЕСТНИКА", до того сильна, что тысяча рублей сейчас и разом имела для меня чрезвычайную ценность. Теперь же мне выгоднее сесть, и сесть как можно скорее, за роман на будущий год в "Русский вестник", который до того времени не оставит меня без денет, да и расставаться с Катковым я никогда не был намерен. Но вот что я могу, в настоящую минуту, представить "Заре" вместо прежних условий и в том случае, если все-таки хоть сколько-нибудь оценят мое сотрудничество и предложение мое не будет противуречить видам журнала.
У меня есть один рассказ, весьма небольшой, листа в 2 печатных, может быть, несколько более (в "Заре", может быть, займет листа 3 или даже 3 1/2). Этот рассказ я еще думал написать четыре года назад, в год смерти брата, в ответ на слова Ап<оллона> Григорьева, похвалившего мои "Записки из подполья" и сказавшего мне тогда: "Ты в этом роде и пиши". Но это не "Записки из подполья"; это совершенно другое по форме, хотя сущность - та же, моя всегдашняя сущность, если только Вы, Николай Николаевич, признаете и во мне, как у писателя, некоторую свою, особую сущность. Этот рассказ я могу написать очень скоро, - так как нет ни одной строчки и ни единого слова, неясного для меня в этом рассказе. Притом же много уже и записано (хотя еще ничего не написано). Этот рассказ я могу кончить и выслать в редакцию гораздо раньше первого сентября (хотя, впрочем, думаю, вам раньше и не надо; не в летних же месяцах будете вы меня печатать!). Одним словом, я могу его выслать даже через два месяца. И вот всё, чем в нынешнем году я в состоянии принять участие в "Заре", несмотря на всё желание писать туда, где пишете Вы, Данилевский, Градовский и Майков. Но вот при этом мои условия, которые и прошу Вас передать, в ответ на первый ответ, Кашпиреву.