Из них ты сто возьмешь себе. Но во всяком случае (то есть сколько бы ни получил с Гаврилова) из полученных денег отнеси немедля ни мало двадцать пять рублей (25 р.) к Марье Григорьевне Сватковской и вручи ей (она уже будет предуведомлена и будет знать, для чего). Смотри же, Паша, твердо буду на тебя надеяться, это для меня очень важно, если только получишь деньги. Остальное, что у тебя останется от полученного с Гаврилова (и от твоих ста рублей), выдай Эмилии Федоровне. Кланяйся ей и попроси у нее от меня извинения, что я до сих пор не успел ответить ей на ее доброе и приветливое письмо. Уверь, что я очень ценю его. Ужасно жалею, что не могу решительно в настоящую минуту помочь ей в чем-нибудь более. Очень благодарю ее за тебя и, по возможности, не останусь в долгу ни у ней, ни у Феди. Это мое горячее желание. Жалею чрезвычайно, что она, как ты пишешь, хворает.

Алонкину я писал месяца два или полтора назад. Ему я непременно заплачу если не всё, то покамест хорошую половину при первой возможности. Чувствую, что надо, да и человек со мной всегда поступал деликатнейшим образом. Понимаю, что тебе была нужда страшная, коль ты пошел к нему просить денег. Но поступил ты в этом случае крайне нерасчетливо (потому что во всяком случае бы мог рассудить, что ведь он наверно не даст. Только встревожил его).

Об службах твоих и отчасти о подробностях я слышал и от Ап<оллона> Николаевича и от Анны Николавны. Не знаю, Паша, кто тут виноват: конечно, всё, что ты пишешь, очень может быть совершенно справедливо, но, не зная подробностей, невозможно судить. Но во всяком случае, милый друг мой, прошу тебя очень - будь вперед с начальством терпеливее, скромнее и сносливее. Иначе невозможно, клянусь тебе, на службе. Вежливость и рассудок никогда и нигде не считались низостью, или угодливостью, или лестию.

Судя по письму твоему ко мне (то есть по тому, как оно написано), думаю, что ты можешь работать над судебными бумагами. Ты пишешь очень порядочно, и с этим тебя поздравляю. О, как рад бы я был, если б ты мог достать опять место. Что же касается до брезгания иными местами, как низкими, - то это нелепость. Места низкого или унизительного нет. Но ты, это, вероятно, понимаешь очень, особенно в твоем положении.

Жду от тебя (и во всяком случае, получишь или не получишь от Гаврилова деньги) немедленного ответа на это письмо, с уведомлением: получил или не получил. Мне это крайне надо узнать, и во всяком случае надо знать о твоем положении, не то я надумаюсь и измучаюсь. Но я имею и другую цель. В коротких словах: у меня есть положительная надежда (по контракту с Стелловским) получить с него шестьсот или даже семьсот руб. Но не теперь, а к 1-му января 1870 года. Это не надежда, а совершенная уверенность. Я непременно получу; у меня контракт. У меня есть мысль: если Гаврилов даст тебе теперь под эту расписку 160 р., то я, может быть, предложу ему еще дать мне денег, значительнее гораздо сумму, выдать ему расписку, а в виде процентов переслать ему право получить по этому контракту с Стелловского в 1870-м году 600 р. или 700 р. Таким образом Гаврилов, хоть и через полтора года, но получит проценты громадные (сто на сто) и, главное, совершенно верные и обеспеченные контрактом, то есть почти будет их иметь сразу в кармане. Но я объясню потом, когда получу от тебя ответ. Но пойми, Паша, главнейшее: отнюдь и не заикайся говорить Гаврилову об этом займе (и контракте) прежде чем получишь с него деньги под расписку, теперь посылаемую, в 200 р. Иначе он не даст тебе. Когда же получишь деньги и положишь их в карман, тогда можешь сказать ему, но вскользь, для того только, чтоб узнать от него, будет ли он расположен одолжить мне рублей шестьсот, под точнейшие проценты? Если скажет, что мог бы, то я тогда ему, может быть, напишу. Впрочем, это только еще фантазия. Ради бога, осторожнее к никому не говори, всего лучше. Главное, сам не надейся, потому что это только еще мысль.

Я переехал в Вевей и месяца три сряду буду работать день и ночь, чтобы кончить роман. Я думаю и даже надеюсь на удачу. Но я очень несчастен теперь, Паша! Бог поразил меня. Моя Соня умерла, и мы уже ее схоронили. Спасибо тебе, голубчик, за горячие твои пожелания и поздравления со счастием, но вот каково мое счастье. Ох, Паша, мне до того тяжело и горько, что лучше бы умереть. Если любишь меня хоть немного - пожалей!

Это горе было большою причиною остановки моей в работе. Анна Григорьевна страдает ужасно (можешь себе представить). Всё за грехи мои. До сих пор ни капли не могу привыкнуть к этому несчастью и отвыкнуть от Сони.

Прощай, голубчик, обнимаю тебя, до свидания. Пиши немедленно. Я запоздал работой романа и до того спешу догнать, что минутки нет свободного времени. И потому никому не отвечаю, даже Аполлону Николаевичу не успел еще ответить на его последнее дорогое письмо. Уважай и люби этого человека. Обнимаю всех вас сердечно: тебя, Эмилию Федоровну, Федю милого, Мишу (поцелуй его крепко) и Катю. (Пожелай ей всяких успехов и всего лучшего от меня). Если Колю увидишь, передай ему мой братский поцелуй и расскажи о моем горе.

Пиши же.

Твой всегдашний и очень любящий

Ф. Достоевский.

Адресс мой: Suisse, Vevey (Lac de Genиve), А m-r Dostoiewsky, poste restante. (Точнее и четче пиши адресс).

348. А. Н. МАЙКОВУ

22 июня (4 июля) 1868. Веве

Вевей 4 - 22 июля (1)/68.

Любезнейший, добрейший и лучший друг мой, Аполлон Николаевич, простите меня, голубчик, за долгое молчание! Ради Христа. Причина молчания пустейшая: я до того запоздал в "Русский вестник", что всё это время работал день и ночь буквально, несмотря на припадки. Но увы! Замечаю с отчаянием, что уже не в состоянии почему-то стал так скоро работать, как еще недавно и как прежде. Ползу как рак, а начнешь считать - листа 3 1/2 аль 4 каких-нибудь, чуть не в целый месяц. Это ужасно, и что со мной будет, не знаю. Романа еще листов 27 остается, а может, и 30, а главное, стыдно помещать такими кусочками и отрывками, как я вот уже третью книжку тяну: себе только врежу, не говоря о том, какое мнение, вероятно, имеют обо мне в Редакции "Русск<ого> вестника", а это мне дороже мнения публики. Послал на июньский номер 4 главы (последнюю отослал вчера) - и дал ЧЕСТНОЕ СЛОВО, что к июльскому номеру, своевременно, будет выслано всё окончание 2-й части (5 листов minimum). Времени у меня, самое большее, остается 3 недели. Ну что мне делать и как тут хорошо кончить? Завтра сажусь за работу, а сегодня гуляю, то есть должен написать три письма.

Друг мой, Аполлон Николаевич, я знаю и верю, что Вы истинно и искренно жалеете меня. Но никогда я не был более несчастен, как во всё это последнее время. Описывать Вам ничего не буду, но чем дальше идет время, тем язвительнее воспоминание и тем ярче представляется мне образ покойной Сони. Есть минуты, которых выносить нельзя. Она уже меня знала; она, когда я, в день смерти ее, уходил из дома читать газеты, не имея понятия о том, что через два часа умрет, она так следила и провожала меня своими глазками, так поглядела на меня, что до сих пор представляется и всё ярче и ярче. Никогда не забуду и никогда не перестану мучиться! Если даже и будет другой ребенок, то не понимаю, как я буду любить его; где любви найду; мне нужно Соню. Я понять не могу, что ее нет и что я ее никогда не увижу.

Другое несчастье мое - состояние Анны Григорьевны. Она ужасно тоскует, плачет по целым ночам, и это сильнейшим образом действует на ее здоровье. Сам я, как говорю Вам, писал день и ночь (не думаю, чтоб было порядочно, потому что очень тяжело было писать). Ей, по Вашему совету, много задавал работы, но она быстро кончала, а потом опять та же мука. Я вижу, что ей очень надо развлечения. Но судьба уж как заладит преследовать, так уж со всех концов: средств нет, чтоб переехать куда-нибудь в большой город (во Флоренцию, в Неаполь), да и не по сезону, а в Париж тоже невозможно, да и далеко. Большой город, с музеями, с. галереями и т. д. (как Дрезден прошлого года) сильно бы развлек ее: она любительница, любит смотреть и учиться. А как нарочно должны здесь сидеть и даже по тому одному, что переезд самый ничтожный отнимает ужасно время (по опыту), а надо сидеть и работать, - иначе не докончишь, а стало быть, и последние ресурсы уничтожатся. Переехали мы из Женевы сюда в Вевей не без хлопот и со средствами самыми скуднейшими (болезнь, смерть и похороны ребенка стоили несколько денег, на которые мы рассчитывали), и вот в Вевее не только все по-старому гадко, но даже и хуже. Конечно, гаже житья в Женеве ничего и представить нельзя. Но здесь положительно не лучше, и мы все (втроем" с нами Анна Николавна) подозреваем, что слова женевских докторов, предупреждавших нас, справедливы: здесь воздух, расстраивающий нервы. Мы чувствуем это все трое. Правда, для здоровья в Женеве, в других отношениях (бизы), было несравненно хуже. Поживем немного, а там посмотрим, не умирать же. Жаров здесь нет; панораму озера Вы знаете; в Вевее она положительно лучше, чем из Монтре и Шильона, которые рядом. Но, кроме этой панорамы (и правда, еще некоторые места есть в горах для прогулки, чего не было в Женеве), - остальное всё слишком гадко, и за одну панораму мы боимся слишком дорого заплатить. О, если б Вы понятие имели об гадости жить за границей на месте, если б Вы понятие имели об бесчестности, низости, невероятной тупости и неразвитости швейцарцев. Конечно, немцы хуже, но и эти стоят чего-нибудь! На иностранца смотрят здесь как на доходную статью; все их помышления о том, как бы обманывать и ограбить. Но пуще всего их нечистоплотность! Киргиз в своей юрте живет чистоплотнее (и здесь в Женеве). Я ужасаюсь; я бы захохотал в глаза, если б мне сказали это прежде про европейцев. Но черт с ними! Я ненавижу их дальше последнего предела! Но в Женеве по крайней мере я имел газеты русские, а здесь ничего. Для меня это очень тяжело. От Паши я получил наконец большое письмо. Пишет тоже о 4-х посланных мне письмах: невероятно мне это, куда ж они могли деться? А с другой стороны, трудно и не верить ему совсем. Письмо он написал складно. Я порадовался, что он может излагать дело ладно и без ошибок. Но положение его действительно должно быть ужасное. Это мне так тяжело, что во сне даже снится. (Чем отблагодарю я Вас за все Ваши старания и заботы о нем. Разумеется, Вам нельзя давать ему денег: что Вы это? Вы так добры, что, пожалуй, и сделаете. Я Вам сам должен, и, кроме того, Вам самим постоянная (2) нужда в деньгах; Вы с семейством и с доходами чуть-чуть достающими). Вот, однако же, дело, которое я Вам должен сообщить и по которому прошу Вашего совета: