Кабан метался по груде разбитых досок и мусора, в которую превратился гордый недавно еще помост, словно искал там кого-то, от кого зависела его свиная жизнь, и оглушенные, растрепанные дворяне, не придавленные еще обезображенными деревяшками, запоздало разбегались и расползались из-под его безжалостных копыт и клыков. То есть, те, кто еще мог разбегаться. Или хотя бы расползаться.

В крутой, яростно вздымающийся бок зверя ударилась и отскочила алебарда. Потом вторая, третья…

– Ты, шашлык недожаренный!.. – откуда ни возьмися, перед самой мордой чудовища возник Кондрат и попытался засадить обломок меча свинье в глаз.

Кабан всхрапнул, мотнул рылом, и гвардеец кубарем отлетел на десяток шагов и поехал спиной по льду. Свин бросился за ним.

– Иди сюда! Сюда иди! Меня возьми!.. – подскочили к нему с разных сторон сразу трое, во главе с Иваном, но кроме наглого недобитого обидчика, для монстра сейчас не существовало никого.

Буксуя и поскальзываясь, Кондрат ухитрился увернуться от жутких клыков в последний момент, вскочил на ноги и бросился бежать. Чудовище – за ним.

Все, кто рисковал встать на его пути, так и не смогли отвлечь свиное внимание ни на мгновение. Ни остатки оружия, ни крики, ни оскорбления[118] – ничто не могло свернуть кабана, несущегося, будто одержимый, по пятам за злосчастным гвардейцем. Нитка с иголкой по сравнении с ними казались чем-то несогласованным и разобщенным. Куда бы ни метнулся человек, в расстоянии нескольких шагов за ним мчалось горячее зловонное дыхание зверя. Пару раз гвардеец падал, поскользнувшись, и только чудо уберегало его от острых как копья копыт и разверстой пасти.

Если бы лед не был беспристрастным соперником для них обоих, безумная гонка кончилась бы давно и печально-предсказуемо.

– В парадное, беги в парадное!!!.. – давно потерявший право и лево солдат вдруг почувствовал, как его схватили за рукав, и что было сил дернули вбок. – В парадное!!! Он там застрянет!!!..

– Где?!.. – с загнанным хрипом вырвалось из задыхающейся груди, но неизвестный советчик не отвечал, и продолжал тянуть.

– За мной!!!

И тут Кондратий припустил, как не бегал никогда, и не думал когда-либо, что человеческие ноги вообще способны на такое, ибо в спину его ткнулось жесткое рыло и зубами вырвало клок овчины из уже лишившегося ранее левого рукава тулупчика.

– Быстрей!!!

– Бы-стрей!!! Бы-стрей!!! Бы-стрей!!! – скандировали окна, чердаки и крыши.

– Быстрее-е-е-е-е-ей!!! – вопили гроздьями повисшие на водосточных трубах мальчишки.

– Быстрей, быстрей!!! – орали собраться по поломанному оружию, которых монстр показательно игнорировал последние пять минут.

Кондрат напрягся, рванул за волокущим его за собой спасителем, что было мочи…

И перед самым его носом вдруг выросли ступеньки. Голова по инерции въехала в нижнюю, обледенелый булыжник ударил со всего размаху его в грудь и в живот, и вышиб дыхание. Перед глазами все закрутилось, и последнее, что он увидел, была накрывавшая его поросшая пегой щетиной гора.

– Не-е-е-е-е-ет!!!.. – перекрывая вопли сотен глоток, прорвался над площадью и крышами один отчаянный женский голос. И тут же – другой:

– Пень тебе в рыло, а не Кондраху!!!..

И из окошка на карниз четвертого этажа, отодрав остатки шелковых, расшитых золотом юбок, выскочила Сенька в черных лосинах, с мечом наперевес и исступленно атаковала черно-зелено-белые канаты, удерживающие разрисованный герб Бренделей.

Несколько ударов, сильных и быстрых, как молния… всеобщих ах… грохот…

И огромный щит обрушился всей своей деревянной тяжестью на голову рассвирепевшей свиньи.

Кабан вздрогнул, недоуменно скосил глаза на пятак, вопросительно хрюкнул и рухнул наземь.

– Ур-а-а-а-а-а-а!!! – взорвалась аудитория.

– Кондрашенька!!!.. – залилась слезами то ли горя, то ли радости на пятом этаже дворца Находка, припав к закованной в гипс руке Спиридона.

– Помогите оттащить!.. – заорал Иван, и гвардейцы со всей площади и зрители с первых этажей кинулись разбирать завал: герб отдельно, свинья отдельно.

Под жестким поросячьим брюхом лежал оглушенный и придавленный, но живой Кондрат. Когда руки друзей подхватили его и понесли, он очнулся.

– П-поставьте… н-на место…– недовольно пробормотал гвардеец и сделал попытку вырваться. – Что я вам?.. Спиря?..

– А ты стоять-то можешь? – заботливо склонился над ним Наум.

– З-заодно… и п-проверим… Толпа остановилась и бережно установила пострадавшего на ноги.

– Ну, как? – обеспокоенно поинтересовался Панкрат.

– Б-башка трещит… а так – нормально… вроде… – приложил руку ко лбу, прислушался к остальным ощущениям и должил Кондратий, покачнулся и словно невзначай оперся на руку Ивана. – А что с кабаном?..

Поверженный зверь, про которого в спасательной лихорадке все забыли, лежал неподвижно там, куда его оттащили. И внимательно смотрел на улизнувшую жертву недобрым красным глазом.

– Живой!!!.. Добровольных помощников как ветром сдуло. Гвардейцы схватились за бесполезное оружие. Находка – за сердце. Спиридон – за костыль.

А кабан шевельнулся, оскалил зубы и, не сводя мстительного взгляда с побледневшего Кондрата, стал пытаться подняться.

– План прежний – за кем он бросится, убегает в парадное, – торопливым шепотом, словно опасаясь, что зверь его подслушает, тараторил Иванушка тихо расходящимся веером гвардейцам.

– Угу, – кивнули головой солдаты. Кабан тоже кивнул, и издевательски прихрюкнул.

– У-у, параз… – начал было сообщать ему свое мнение Захар, как с Господской улицы донесся душераздирающий вопль – сначала один, потом второй, и через секунду вся аудитория – лоджии, партер, бельэтаж и галерка на крышах подхватила его.

– МЕДВЕДЬ ИДЕТ!!!..

– Что?.. – растерянно заморгал Иванушка, и глянул в поисках объяснений на первого попавшегося[119].

Тот, словно поняв, о чем кричали люди, мгновенно остановился, проворно обернулся и зашарил хищным взглядом по впадающим в площадь улицам.

– Это шутка такая? – растянул разбитые губы в вымученной улыбке Кондрат и нервно сжал в кулаке подобранную минутой раньше пику.

– Ухихикаться можно, – замогильным голосом отозвался Фома. А кабану, похоже, стало не до шуток.

Щетина на грязном горбатом загривке встала дыбом, глазки прищурились, зубы угрожающе оскалились, в горле зародился сиплый булькающий звук, похожий на рычание, а переднее копыто неровно забило по мостовой, с каждым ударом разбрызгивая секущие осколки льда и камня.

С Господской донесся и окатил замершую в ожидании страшного и невероятного площадь громоподобный вызывающий рев, от которого задрожали стекла, завибрировал воздух и затрепетали зрители. Кабан всхрапнул, набычил голову и устремился на вызов.

И, как две стихии, как две ужасные разрушительные природные силы, одолеть которые не дано никому, а тем более, простому смертному, звери сошлись в смертельной схватке, словно вся их прошлая жизнь проходила и была подчинена одной лишь цели – дожить, дотянуть, дотерпеть до этого самого судьбоносного момента, когда в одном поединке решится всё, сразу, окончательно и бесповоротно, на веки вечные.

Словно завороженные, замерли люди в дворцах, застыли в благоговении гвардейцы вокруг, затихли даже воробьи под крышами, затаив дыхание взирая на битву двух лесных гигантов.

Медведь был силен, но откормленному сытому борову он был не ровня. И кабан медленно, тяжело, с ранами, кровью и потерями, но одолевал его. Сначала это было с трудом заметно в клубке яростно переплетенных тел, но спустя минуту, две, три стало отчетливо видно, что медведю долго не протянуть.

Когда противники остановились, чтобы перевести дух, и схватка замерла на несколько мгновений, люди сочувственно охнули:

– Тошшой-то какой!..

– Шерсть свалялась…

– Больной он, что ли?..