Краем глаза царевич успел заметить сжавшегося в ужасе перед стремительно опускающимся монолитом грузного Комяка, бросился к быстро уменьшающейся полоске тусклого ноябрьского света, рухнул на колени и подставил плечо.

– Быстрей, быстрей, я держу ее!!!..

– А ты?!..

– БЫСТРЕЕ!!!..

Министра постоялых дворов и туризма дважды упрашивать не пришлось. Он неуклюже опустился на четвереньки и скоро-скоро, по-собачьи, засеменил к проходу и протиснулся в угрожающе сужающееся отверстие. Один…

– Иван?.. Выходи?..

– …бы…стре…е…

– Но?..

– …бы…стре…

Последнему костею – однорукому министру транспорта – пришлось почти ползти, протискиваясь под неумолимой преградой и едва не задевая сражающегося с ней лукоморца, чтобы выбраться наружу.

Неуклюжие, трясущиеся руки постольцев подхватили его за подмышки и вытянули наружу. Все… И всё…

– Иван, выходи!..

– Выходи, скорей!..

– Мы поможем!..

– Хватай!!!..

– Тащи его!!!..

– …позд…

С леденящим душу звуком медная плита опустилась лукоморцу на грудь, закрыла проем и стала могильной.

– …Ой, нешто не успели? – нервно пискнула девочка с тоненькими косичками, едва высовывающимися из-под застиранного выгоревшего платочка.

– Да как не успели? Успели, все успели, – успокаивающе погладил ее по головенке Голуб и продолжал: – Наш-то парень пуще прежнего рванул, вперед вырвался, а приятель-то споткнулся, упал да приотстал. Посмотрел рудокоп: сам-то он выскочить успевает, а вот друг его запаздывает. Выхватил он тогда третью монету и засунул в щель между плитой и аркой. Заскрежетала плита, замедлилась чуток, на мгновение ока, на воробьиный носок, а друг его как раз подбежать-то и успел, да под нее поднырнул. Оба они на свободу и выскочили, как один. «Так ты, выходит, без денег совсем остался?» – спрашивает его товарищ. «А что деньги? Не жили богато – нечего и начинать.» «А как же коза, мурмелад, подарки матери с сестрой?» «Хорошая история – тоже подарок!» – смеется парень. – «Живы остались – уже счастье!» И только он хотел спросить у друга, как тот в неволе у горного духа оказался, как товарищ-то его и пропал, ровно в воздухе растаял!

– В смысле, совсем? – недоверчиво уточнила Воронья.

– Совсем, птичка, совсем, – усердно закивал старик. – Словно снежинка на сковородке.

– Так… как же… Они что, ненастоящие были? – захлопал короткими ресницами чернявый мальчонка.

– Морочные? – уточнил его сосед.

– Так, поди, это подземные мастера морок навели, вот что! – озарило Кыся.

– Точно они, больше некому!

– А я так с самого начала так и подумала, что дело тут нечисто, – приговорила сурово Мыська.

– И я! – поддержал ее Векша.

– И я тоже! – донеслось со всех концов проницательной аудитории. – И мы!

– А то откуда ему вдруг там взяться, второму товарищу-то? – рассудительно повел острыми плечиками Крысик. – Засыпало-то его одного!

– Наверное, я разумею, это кто-нибудь из мастеров лично был? – предположил лопоухий мальчишка с щербатой улыбкой.

– Или волшебство ихнее? – загорелись глазенки Векши.

– Не иначе, – с видом главных экспертов царства по вопросам волшебства закивала ребятня. – Без волшебства тут не обошлось, это как пить дать.

– Ну, а дальше-то что-нибудь было, дед Голуб? – вопросительно взглянул на старика Кысь. – Или тут вся сказка и сказывается?

– Ну, отчего же, – усмехнулся старик. – Конечно, было. Видится нашему рудокопу дальше, будто подошли к нему все три мастера, вложили ему в руку что-то, и пропали, словно и вовсе не бывали. А паренек как в себя пришел, глядит – лежит он у входа в свою шахту, а в кулаке сжимает три кошелька, с золотом, серебром и медью. Удивился он тут, само знамо, обрадел, побежал домой – мать порадовать да сестру, и другу такое чудо рассказать. А его-то товарищ как про деньги услыхал, то все дела бросил, в шахту прибежал, киркой пару раз махнул, и кучку породы на себя живехонько обрушил. Засыпало, вроде. Лежит, глаза закрыл, ждет. Случилось тут всё, как друг его рассказывал. Но как попал второй приятель в зал с сокровищами, так от ума и стал. Зачем ему три жалких кошелька, подумал он, ежели тут такое богатство под ногами валяется? Схватил ведро…

– Простое?

– Конечно золотое, Крысик! Откуда там, у хозяев, простое возьмется? Там, поди, простое потруднее сыскать, чем у нас в чулане – серебряное, – улыбнулся старик. – Ну, так вот. Выкопал он из кучи сокровищ ведро золотое, да не какое попало, а с витой ручкой, топазами усыпанной, да полное тое золотое ведро золотых монет и нагреб. Выпускайте меня, говорит. Ничего на это мастера не сказали. Открыли пред ним дверь. Пошел он, довольный. В следующем зале увидел друга своего, который ему про трех мастеров рассказал – в неволе, на цепи прикованного. И ни монетки за него не отдал, только отмахнулся, как от мухи, да дальше поспешил. Идет, думает, как бы ему чудовище серебряное, не затратив ни денежки, обмануть, в узкий лаз незаметно проскочить, пока оно десятый сон досматривает. Подходит к развилке – а зверь-то и не спит. Набросился на него, и никакие деньги не помогли – сожрал, одно ведро с золотом и осталось. А приятель его стал жить-поживать – радости да счастья наживать.

– С деньгами-то радости нажить – невелика премудрость, – авторитетно хмыкнул Кысь, хоть у самого денег отродясь в руках не было, и первый раз увидел он их только недавно, на картинке в какой-то книжке на уроке.

– Ну, это ты зря, мудрец, – хитро прищурился дед. – Настоящая-то радость и деньги вместе редко ходят, друг друга стерегутся. Вот, про это и сказ есть… но не в этот раз, – вскинул он ладони, словно защищаясь от оживившейся при слове «сказ» ребятни.

– Ну, де-е-еда Голуб, – капризно захныкала любимица старика Воронья. – Де-е-еда…

– Ну, нет, сорванцы, – непреклонно покачал лысой головой старик. – На сегодня рассказов с вас хватит. Спать, спать, спать. А то меня матушка Гуся на арбалетный выстрел к вам больше вечером не подпустит. Да и меня в сон клонит уже давненько, по правде-то говоря… Так что, разлетайтесь по кроватям, воробьятки – и доброй ночи.

– Доброй но-очи… – сонно, вразнобой протянула ребятня и, зевая и хлопая слипающимися на ходу глазами, потянулась в указанном направлении.

«Здравствуй, дорогой дневничок.

Извини, если разбудил, но у нас, у людей, принцип такой – сам не сплю, и другим не дам. Тем более что скоро утро и всё равно вставать. Ночка сегодня выдалась – врагу не пожелаешь.

Только прилег, прибегает стражник городской, из бывших дворцовых, и как оглашенный орет, что разбойники грабят хлебный склад. Хорошо еще, успел ему рот закрыть, пока Ивана не разбудил. Сам, естественно, резко бросаю спать, одеваюсь на ходу и бегом за ним. По дороге подобрали Кондраху и еще троих, полуодетых, но до зубов вооруженных, взяли коней (тоже в одних подковах), и к месту совершения преступления против национального достояния поскакали.

Не доезжая метров пятьдесят спешились, смотрим – ворота открыты, у дверей – две телеги, над воротами – факел, сторож пришибленный у стены сидит, искры считает, которые у него из глаз сыплются, и на всё ему… всё равно. Только поближе подобрались, в засаду залегли, посмотреть, сколько их там, как видим – с другого конца склада такое же скрытное шевеление идет. Ну, думаю, конкуренты. Только чьи – татей или наши? В темноте-то не разобрать. Потом пригляделся – во главе отряда того кто-то здоровушший, вроде медведя, и в лапе у него, вроде, шестопер отблеснул. От сердца отлегло: Спиридон со своими.

К тому времени мы уже любителей дармовщинки человек двадцать пять насчитали, пока они мешки к своей телеге носили. Многовато будет для нас, двенадцати.

А потом мысля умная в мою голову пришла (дверью ошибившись, не иначе), да, как ни странно, еще и вовремя. Мы же в темноте-то не людей, а ходки считаем!