Черты ее лица потеряли свою резкость — сумерки сгустились. Темнота упала внезапно, как бывает в тропиках.
— Ты не хотела бы опустить жалюзи?
— Что? Да, хорошо. — Она повернулась и остановилась на полпути. — Ты хочешь сказать…
— Да нет, просто по привычке.
Вернувшись, она зажгла большую керосиновую лампу в углу и прикрутила фитиль.
— Не очень темно?
— Нет.
Я предпочитал приглушенный свет, тени, темноту, где не разглядеть меня. Пора ложиться на дно — из-за Манифа Кишнара.
— С тобой все в порядке?
— Да. — Ни мое лицо, ни мои глаза ничего не выражали, но она уловила владевшее мной напряжение. Ко мне приближался враг, и от него исходила опасность.
— Словом, — она снова свернулась на полу, — она провела в джунглях восемь месяцев, совершенно одна.
— И ей было восемь лет…
— Да. — Она приподняла плечи, не больше чем на дюйм. — И я не думаю, что это легенда, хотя сказок о ней хватает. Как раз вполне вероятно и правдоподобно, что в основе характера такой женщины, как Марико Шода, властной, сильной и злой, лежат черты, проявившиеся еще в детстве — выносливость, умение приспосабливаться, яростная стойкость, что было особенно важно, когда она потеряла отца, в буквальном смысле слова захлебнувшегося своей кровью. Ты так не считаешь?
Я кивнул, соглашаясь с нею.
— Кто-то спрашивал ее, как она смогла выжить восемь месяцев в джунглях, и говорят, она ответила, что это очень просто, надо только стать зверем. Она, следуя за обезьянами, наблюдала, какие коренья и ягоды те едят, и питалась только ими, чтобы не отравиться. Она убила тигра.
— Каким образом?
— Найдя полумертвую от отравления обезьяну, она выяснила, что привело ее в такое состояние, и, нашпиговав животное ядовитыми ягодами, кинула с дерева рядом с остатками трапезы тигра. — Она откинула волосы. — Вот такие дела. Тебе что-нибудь пригодится, Мартин? Я хочу сказать…
— Твоя информация имеет для меня жизненно важное значение.
— Ох… — Она коснулась моей руки. — Слава Богу! — отдернув пальцы, она подозрительно присмотрелась ко мне. — И тебе ничего не рассказывал Джонни Чен?
— Нет.
— Ты знаешь, он в глубокой печали, потеряв лучшего друга. Ну, того летчика. — Она посмотрела мне прямо в глаза. — Ему можно доверять, Мартин. Он очень искренен. И я бы не говорила этого, если бы миллион раз не убеждалась в его надежности. Я не хочу ни говорить, ни делать ничего, что могло бы причинить тебе вред. Я уже начинаю думать, что лучше бы мне никогда не встречать тебя, откровенно говоря. Я беру на себя такую ответственность. — Склонившись, она теребила нитки в ковре, прическа ее растрепалась, и пряди волос упали на лицо. — Хотя я шучу, — тихо сказала она. — Ну, в общем, когда она выбралась из джунглей, снова напоролась на солдат Пол Пота, после чего ей досталось пять лет мучений, пыток, голода; ее несколько раз насиловали, и она выжила в эпидемию холеры. Сотням и тысячам таких, как она, не удалось выжить. Она была в том ужасном центре казней и пыток, Туол Сленге, но выбралась оттуда. Когда…
Зазвонил телефон, и она оглянулась.
— Может быть, из офиса. Или к тебе?
— Никто не знает, что я здесь.
— Тогда пусть звонит. Когда Шода добралась до лагеря беженцев на таиландской границе, от нее остались одни кости, и она не могла даже говорить — ей потребовалось не меньше года, прежде чем она обрела нормальный вид. Я знаю о ней от администрации лагеря. В нем были тысячи беженцев — да и сейчас они там — но понемногу она стала выделяться из толпы, начала помогать в организации работ — к тому времени ей уже было около четырнадцати, да и к своим восьми годам она все же получила какое-то образование как принцесса королевского дома. — Кэти досадливо покачала головой. — Этот чертов телефон, — и он тут же прекратил звонить. — Дальше идет темная полоса, но кто-то рассказал мне, что к семнадцати годам она уже помогала управлять целым лагерем. Тогда она и убила одного из офицеров за попытку ночью залезть к ней в постель. Состоялось расследование, но вменить ей ничего не удалось. Женщина, с которой я говорила, сама все видела, но отказалась давать показания — подобно Шоде, она прошла через ад и была убеждена, что любой человек, который покушается на другого, заслуживает пули в лоб. Затем через год обнаружили охранника лагеря, заколотого ножом, причем весьма профессионально. И на следующий день Шода исчезла. Теперь у тебя есть о ней полное представление… И не хочешь ли забальоне?
Мы вернулись к столу, она принесла угощение, и мы еще немного поговорили о Марико Шоде.
— Тайский инспектор полиции рассказал мне, что, насколько ему известно, ее стараниями были уничтожены пятнадцать серьезных соперников в деле торговли наркотиками, причем шестерых из них она убила лично, а остальными занимался ее личный убийца — он из Калькутты и зовут его Кишнар. — Она включила музыку и, сбросив замшевые туфельки, ритмично задвигалась. — Есть вопросы?
Я спросил имя и номер телефона того инспектора полиции, и она продиктовала их мне.
— Что-нибудь еще?
— Да. Слышала ли ты о женщине, скорее всего, японке, по имени Сайако, которая имеет отношение к организации Шоды?
— Как ее имя? Я повторил.
— Нет. Откуда она взялась?
— Это-то я и хочу выяснить.
— Буду держать ушки на макушке. — Она медленно приблизилась ко мне, легко ступая в тонких чулках-паутинках, и мне стукнуло в голову, что мы недооцениваем эффект, который производят женщины, скидывая обувь. — Мы будем говорить о Шоде, — прошептала она, — столько, сколько ты захочешь, Мартин; я притащила тебя сюда, чтобы выдать тебе всю информацию, что у меня есть. Но не хочешь ли ты сделать небольшой перерыв?
— Господи, никогда в жизни не видела столько шрамов на теле. У меня только вот этот маленький.
— Кесарево?
— Да, — она отвела глаза. — Но он умер. Еще совсем крохотным… А ведь с его помощью наш брак мог бы сохраниться, что было бы просто ужасно. Ты веришь, что такие вещи могут перевернуть всю жизнь?
— Я верю, что мы сами создаем окружающую реальность..
— Ты считаешь, что мы сами все портим? — Она снова прижалась ко мне, свесив ногу с дивана. — Откуда ты знал, что мне нравится вот так… очень медленно?
— Я не знал.
— То есть я никогда не подозревала, что… что вступление может быть таким головокружительным. — Легкими движениями рук она старалась осушить влажную кожу. — Я чувствую себя просто божественно. Ты всегда… — запнулась она.
В комнате стоял мягкий полумрак; проигрыватель заткнулся уже пару часов назад. Дважды звонил телефон, но она не подошла к нему. Над головой лениво вращались лопасти вентилятора, гоняя теплый влажный воздух. Оставаться я не собирался; оглядываясь назад, я понимал, что причина нежелания заключалась в том, что мне не хотелось возвращаться в ту реальность, которая была создана моими стараниями. “Он из Калькутты и зовут его Кишнар…”
— Мне бы хотелось, — медленно произнесла она, — чтобы мы встретились раньше. — Я снова стал ласкать ее, медленно и нежно: ей нравился способ любви, называвшийся “карецца”. — Но, мне кажется, что у нас ничего бы не получилось, то есть наши… — Помолчав, она вздохнула: — О, Господи… Ты хоть понимаешь, что ты со мной делаешь?
Сквозь полуоткрытую дверь кухни я слышал, как бормотал холодильник; других звуков в квартире, кроме наших, не было. Она была на удивление нежна и открыта, чего я не ожидал от нее.
— Мартин, ты останешься на ночь? — От нее уже немного осталось.
— Я бы не отказался.
— Побудь до рассвета. Ты можешь это себе позволить? Кажется, мы все же немного поспали, пока нас не разбудили розовые полосы света в жалюзи; она сварила кофе, и мы уселись, закусывая, на полу друг против друга, деля радость взаимного узнавания.
— Я была абсолютно неправа, — заявила она, — не говоря уж о том, что он не представлял собой в постели ничего фантастического. Он ровно ничего не понимал. — Она засмеялась хрипловатым сосна голосом. — А тебе было хорошо со мной, ну, хоть немножко?