Я не очень помню, что я говорил. Помню только, что слушали очень внимательно. Было ощущение, что слушают так, будто я попадаю точно – в каждого. Но говорил-то я о себе. Просто говорил сам с собой о том, что чувствовал, и так свободно, как будто шлюзы открылись и – понеслось.
И в какой-то момент внезапно почувствовал, что – все. Все сказал. Машинально взглянул на часы и удивился тому, что прошло почти полтора часа. Как-то нужно было заканчивать – я опять увидел зал, внимательные глаза, направленные на меня, и произнес:
– У меня был приятель, который выражал свой подход к жизни словами «Больше дури». Он когда-то рассказал мне притчу: в средневековом монастыре монахи от рассвета до заката переписывают священные книги. Тщательно и усердно копируют букву за буквой святые заповеди. Они делают копии с копий и, конечно, никогда не видели оригинала – уникальную рукопись, существующую в единственном экземпляре и хранящуюся за семью печатями в подвале, куда разрешен доступ лишь отцу-настоятелю. И вот в этот монастырь приходит юный послушник. Совсем зеленый, не знающий правил и не умеющий себя вести. Он смотрит на согбенные спины братии и спрашивает настоятеля: «Святой отец, а что будет, если кто-то из нас сделает ошибку? Ведь следующие повторят ее, и так число ошибок будет множиться, все больше отличаясь от оригинала, где собраны истинные заповеди? И мы будем считать святыми списки случайных ошибок». Конечно, послушник был обвинен в ереси и жестоко наказан. Но настоятель задумался и решил сходить в подвал, где и сам давно не был – взглянуть на Святую Книгу. Его не было несколько дней, и монахи всерьез забеспокоились. Наконец, самый старый и опытный из них решился спуститься вниз. Он открыл дверь в хранилище и заглянул внутрь. За столом над раскрытой книгой сидел настоятель. Он плакал и хохотал одновременно, и то и дело с силой бился лбом о стол, вскрикивая: «Я знал! Celebrate! Celebrate, not Celibate!» Celebrate… Я попробовал и знаю – время от времени бывает полезно спуститься в подвал. Взглянуть на оригинал… Спасибо.
Были аплодисменты. И смех. Вокруг стало тесно. Мэттью хотел что-то сказать, но его оттеснили. Рядом оказался Артур.
– С тебя ведро кофе, помнишь? – указал на меня пальцем и подмигнул.
Я не успел ответить, вынырнул какой-то юноша, где же я его видел…
– Мистер Гарбер, вы уронили это, а я подобрал, и вот нашел вас, чтобы вернуть, – и сунул мне в руки портфель. Тот самый, который у меня из рук вырвал парень на скутере на Лазурном Берегу. Этот самый парень и вырвал. Но его уже оттеснили.
– Грег, простите, что отрываю сейчас, но я обещал подыскать вам недвижимость по вашему запросу, – Леонард Гратовски, или кто он там на самом деле, держал в руках объемный конверт. – Вот здесь все необходимое, вы потом посмотрите. Этот вариант в любой момент будет в вашем распоряжении и, я уверен, идеально подойдет вам.
– Спасибо. Я позже посмотрю, ОК? – что я еще мог сейчас сказать? Я сунул пакет в портфель, который только что вернулся ко мне.
– Это была хорошая лекция, спасибо, – за моей спиной стоял Жан-Батист, водитель фотографа Таннера. – Позвольте познакомить вас с Сандрой. Кстати, вам понравилась афиша для лекции? Это работа Сандры. Она все эти дни искала по Парижу образ взлетающего человека.
Я вспомнил Икара с пристегнутыми крыльями и повернулся к стоявшей чуть сбоку женщине, той самой, из первого ряда, в маске. Конечно, Саймон же говорил, что она художница. Но у Икара было мое лицо…
– Здравствуйте, – сказал я.
– Привет, Грег, – сказала она и сняла маску. Растрепались волосы.
– Николь…
– Николь, Сандра, Гарбер, Таннер – какая разница? – засмеялась она.
– Черт… вы все тут… как те двойные портреты из коллекции Антуана!
– На себя посмотри, – пробурчал стоявший рядом Чучо.
И тут на меня вдруг накатило. Это было острейшее ощущение дежавю – я где-то уже все это видел. В точности… Сводчатый зал, Николь, вот так же смеющаяся, в этом самом черном платье, много людей вокруг, а перед Николь – видны только спина и плечо – мужчина, которого я каждый день искал, почти наступая ему на пятки. Он здесь… Я инстинктивно обернулся.
За мной стоял, уставившись в видоискатель фотоаппарата, Антуан.
– Подожди, убери камеру! Ты давал мне фотографию, помнишь…
– Грег, ты устал. Как я мог тебе ее давать? Я только сейчас ее делаю. Не мешай, видишь, этот тип, наконец, обернулся и теперь можно разглядеть лицо. Замри, дай зафиксировать.
И меня пробило.
Я заглянул в этот объектив, в отражение кого-то, кто до сих пор сидел во мне под слоем ежедневных привычек и дел, и от всей комичности ситуации или от ее бредовости что-то во мне перевернулось, и я начал показывать дулю этой окаменевшей Горгоне и смеяться в голос, до слез, крича:
– Арепо, я все же нашел его! Снимай!
Мы обедали большой компанией на каком-то кораблике, плывшем по Сене. Не помню, что мы ели, не помню, о чем именно говорили. Очень ясно помню лица, каждое из которых видел будто впервые. Очень знакомые. И совершенно новые.
Потом я ехал в такси. Оказывается, наступил вечер, зажглись фонари. Рядом на сиденье лежала белая маска и кем-то заботливо положенный сюда пропавший в Ницце портфель. Я, конечно, опять успел начисто забыть о нем.
Машинально я раскрыл его. Папка с документами, которые не имели сейчас никакого значения, мой мобильный с севшим аккумулятором и кучей ненужных контактов внутри, пакет, который дал мне Гратовски после лекции, и футляр с ключом Клуба. Что же, ключ так и не понадобился? Или, коль скоро я его потерял, они решили обойтись без него?
Я взял в руки конверт. Мой идеальный вариант недвижимости, как было сказано. Конверт был тяжелым. Я разорвал его.
Внутри был простой дверной замок. Я некоторое время смотрел на него, потом, не торопясь, вытащил золотистый футляр с логотипом Клуба, достал ключ, вставил в замочную скважину и повернул. Матово блеснув, послушно выскочил полированный язычок.
Я смеялся так, что водитель начал с опаской коситься на меня через плечо.
Ничего, месье, не тревожьтесь, я не опасен, все хорошо. Хорошо, где мы есть, и дом – там, где мы.
Omnia mea mecum porto.
Не понимаешь? Это же почти французский – «все мое ношу с собой», видишь?
В лофте, на столе лежал мой обратный билет.
Я сидел в лофте, не включая света.
Треть стены над диваном занимал светильник, и я смотрел на него, как будто впервые видел эту квадратную металлическую панель, по которой тремя рядами по три в каждом располагались лампы. Когда они были выключены, был виден металлический квадрат, в котором, если встать напротив, как в мутном зеркале, можно было рассмотреть свое отражение. Если лампы были включены, квадрат почти исчезал, сливаясь по тону со стеной, и видны были только девять светящихся точек.
Но сейчас играть с выключателем, забавляясь необычным оптическим эффектом, не хотелось.
Ultimate Night in Paris.
Подведем итоги…
Можно торжествовать победу, а я чувствую себя опустошенным.
Была в средние века забава – по кругу ставили шесть зеркал в рост человека, оставляя между ними одинаковые зазоры. Внутри – водящий, а снаружи, то прячась за зеркалами, то появляясь между ними – его партнер по игре. И цель игры – не набрать максимальное число отражений, а ткнуть в то единственное, которое отражением не является…
Где этот край зеркала… Mirror rim. Круглое какое, надо же. mirrOrrim. В какую сторону не пойти – попадаешь туда же…
Почти как в детской сказке о Питере Пэне. «Потерянные мальчишки разыскивали место, где приземлился Питер, пираты разыскивали мальчишек, краснокожие разыскивали пиратов, дикие звери разыскивали краснокожих, чтобы их съесть. И все они ходили и ходили по кругу, потому что двигались с одинаковой скоростью».
Пока Питер Пэн из круга не выскочил…
А он выскочил?
Или это у него просто отдых был такой? Take Five. Перекур на пять четвертей. Выезд из круга. Куда выезжать-то, если четвертей только четыре, четыре стороны света, четыре четверти пути?!