В общей сложности рисуется такая картина. Один из родоначальников китайцев, избранный в вожди при завоевании ими своих нынешних территорий, превратился постепенно в верховное божество, а богдыханы - его "сыновья". Сын первого вождя, еще вероятно очень невластного, по требованию культа предков, приносил ему жертвы, и следовательно являлся необходимым посредником между народом и умершим вождем, которого дух нужен был народу, как покровитель. Авторитет преемников его таким образом возрастал из поколения в поколение. Все последующие цари по смерти своей еще более наполняли небо духами, которые являлись покровителями китайцев, и все живут с Шан-ди (небо). Каждый же император есть "сын неба" и самое его царствование называется "служением небу". Действительно "служение небу" есть одновременно и семейная обязанность императора по культу предков, и - управление народом, над которым правили все эти духи при своей жизни, а по смерти явились покровителями бывших подданных.

Культ предков, обязательный для каждой отдельной семьи, не имеет значения для всех остальных семей китайского народа, тогда как культ могущественному роду Шан-ди касался всех. Предки других семейств оставались домашними духами-покровителями, а Шан-ди постепенно вырастал в главное национальное Божество. Понятно, какой ореол власти давал культ Шан-ди китайскому императору, природному, неоспоримому и наследственному хранителю этого культа. Покоряясь небу, т. е. Шан-ди, народ тем самым должен был покоряться его земному представителю, богдыхану, и не мог отказать ему в повиновении, не отказывая в повиновении самому небу. Так из первоначального счастливого, удачливого военачальника, выдвинувшегося из среды равных ему начальников китайских родов, выросла на почве культа предков, власть верховная уже не зависящая от народных желаний и избраний, а от воли "неба", Шан-ди.

Но ясно в то же время, что верховная власть богдыхана проявляет в управлении народом не свою личную волю, а волю всего сонма духов предков своих, заседающих с Шан-ди на небесах. Верховная власть, таким образом, и здесь выражает весь дух, преданья, верования и идеалы народа.

 

 

 

Нравственный отпечаток религиозной идеи.

 

 

Различие религиозной идеи, возведшей власть в значение верховной, придает ей неодинаковое нравственное достоинство. Даже среди монотеистических религий не все дают одинаковое содержание тому идеалу, служение которому создает Верховную власть монарха. Йог истинный - один. Высшие идеалы правды и нравственности - тоже только одни. Истинная степень самостоятельности человека в устройстве своей жизни - тоже только одна. Как бы мы, в своем мнении, ни увеличивали или ни уменьшали степени своей самостоятельности в действительности она, реально, такова, как это создано Богом. Поэтому надлежащее, правильное руководство общественной жизни, в быту и в политике, дает лишь то религиозное воздействие, которое люди получают от Истинного Бога. Все остальные влияния, создаются ли они нашим воображением или замаскированным воздействием каких-либо других сверхчеловеческих сил, будут оказывать действие более или менее искаженное.

Посему монархическое начало, как верховное, имеет не одинаковую степень нравственного достоинства и общественной пользы. Это обусловливается содержанием того религиозного начала, которое сообщило данной монархии ее верховное государственное значение.

Связывание монархии, как Верховной власти, с неведомой божественной силой, неясных нравственных очертаний, создает извращенную монархию, с деспотическим характером.

Тут все, естественно, сводится к личности правителя. Мы наблюдаем этот тип в монархиях восточных. Громадные царства возникают и распадаются там в связи с одной личностью или с двумя-тремя поколениями властвующего дома. Таковы царства татарские, арабские, турецкие. Во всех них, при громадном значении личности правителя, в нации крайне слабо все, способное вырабатывать его личность. Понятия о церкви не существует, и при такой концепции божества - не может существовать. Магометанское понятие о Боге-Аллахе - не связано с понятием о пребывании Его в душах людей, а связано лишь с покорностью Ему (Ислам - значит покорность).

Покойный Владимир Соловьев [W. Solovieff. La Russie et 1'Eglise Univeiselle [21]] ярко характеризует дух этой религиозной концепции. В магометанстве, говорит он, "Бог и человек помещены в двух противоположных полюсах существования, вследствие чего между ними нет филиации. Всякая реализация Божественного элемента, нисходящая к человеку, и всякое одухотворение элемента, восходящего от человека, сами собой исключаются. Религия становится чисто внешним отношением между всемогущим Создателем и созданием, безусловно чуждым свободы и обязанным лишь слепо повиноваться своему владыке (это и есть смысл арабского слова "ислам"). Этой простоте религиозной идеи соответствует столь же простое решение задачи социально-политической. Человек и человечество не имеют перед собой задач какого-либо прогресса. Нет никакого нравственного возрождения для личности и тем более для общества. Все принижено до уровня чисто естественного существования. Идеал низведен до той степени, при которой возможно немедленное, непосредственное его осуществление. Мусульманское общество не способно иметь других целей, кроме развития материальной силы и наслаждения земными благами. Вся задача мусульманского государства - распространять оружием ислам и управлять правоверными абсолютной властью по правилам элементарной справедливости, изложенным в Коране".

Эта религиозная концепция отражается и на характере Верховной власти в государстве, ослабляя нравственное начало, которое в исламе состоит не в самом качестве духа нашего, а во внешнем исполнении правил, т. е. в дрессировке, в покорности предписанному режиму.

Духовное состояние восточных народов - семитов, и хамитов, вообще, представляет любопытное отличие от духовного состояния иафетадов. Последние глубоко ощущают свой дух, и напротив, иногда склонны забывать о существовании высшей силы, их породившей. Но зато, вспоминая об этой высшей силе, иафетиды легко ощущают свое нравственное сродство с нею. Евреи составляют некоторую средину между этими двумя типами. Остальные народы Востока никогда не считают высшей силой самих себя. Восток хранит сознание высших сверхчеловеческих сил, устраивающих судьбы людей и народов, но нравственного содержания этих высших сил не ощущают легко.

В сверхчеловеческих элементах, большей частью, он ощущает только непреоборимую силу, которой покоряется, не разбирая ее качества, готов преклоняться и перед демоническими началами, как перед Божественными.

Такое духовное настроение, несомненно, пробуждает в политике склонность сплачиваться около власти единоличной, в которой народы востока ищут избранника высшей сверхчеловеческой силы. Но содержание воли этих высших сил не определялось нравственным началом. Восток покорялся силе, потому что она сила, не уважая ее, не любя ее, но только покоряясь. Таким характером облекалось и государственное сознание.

Избранника высших сил мог показать только успех, в котором выражалась помощь свыше. Успех - мерило законности нравственной. Дня направления действий этого избранника высших сил, по неясности воли последних, или точнее - по неясности характера этой воли, не имелось указаний кроме воли самого правителя. Проблески высшего религиозного сознания порождают кое-какие признаки долга правителя. Но это - крупицы, которые у более нравственно развитой личности могут создать высокий образчик правления, но не могут создать общего идеала царя. В конце концов, для востока Чингисхан и Шах-Надир столь же идеальны, как Гарун Аль-Рашид.

При неясности нравственного характера Божества и вытекающем отсюда мериле правды в виде "успеха" не может быть различия между властью законной и узурпаторской. Посему и элемент наследственности мало развит. Поддержание династии нередко достигается убийством всех претендентов. Избиение всех братьев Султана иногда составляло правило внутренней политики. Практика власти становится еще более произвольной, когда она сама не имеет опоры легитимности и держится лишь до тех пор, пока составляет грозную силу. Произвольность власти характеризует эту деспотическую монархию. При этом должно заметить, что произвольность зависит не от отсутствуя закона, он может быть. Но закон существует вообще для подданных, а не для Верховной власти, которая везде сама составляет источник закона, а посему им не может быть ограничиваема. Произвольность власти деспотической монархии зависит от отсутствия того, чем только и уничтожается произвол ее, - ясного представления того нравственного идеала, выражать который она призвана. Таким образом монархия деспотическая является повсюду, где извращены религиозные представления, в связи с правильностью которых только и может развиваться истинный идеальный тип монархии.