— Ни в один из моментов за эти годы не было чувства усталости от сборной? Постоянное давление, далеко не всегда лояльная пресса…
— Нет. Знаете почему? Когда приезжаешь, спускаешься в раздевалку, выходишь с ребятами на лед — получаешь удовольствие. А оно в тысячу раз сильнее, чем перечисленные вами негативные моменты.
— Какие-то слова Путина на Ходынке особенно запомнились?
— Да. Была классная мысль: он оценил процесс, работу. Результат важен, это апогей всего. Но сказать именно о процессе сможет не каждый. В спорте многое зависит от удачи. Однако порой что-то не получается, как в Москве. Здесь же был отмечена сама работа как ребят, так и тренерского штаба, и это для меня было очень важно. Еще после Москвы Владимир Владимирович оценил, как благодаря нашей игре народ объединился вокруг сборной.
— Почему для вас так важна оценка именно процесса?
— Потому что у нас творческая работа. Трудишься ты, естественно, не для похвалы. Но это было круто.
— Полная Ходынка на предолимпийском сборе вас поразила?
— И да, и нет. Да, потому что август — период отпусков. И подсознательно время для людей еще не хоккейное. А нет — потому что такого еще не было. Для болельщиков, для детей воочию увидеть такое количество великолепных хоккеистов было уникальным случаем.
— Хорошо ли, что хоккей, как и во времена СССР, становится частью идеологии? Скажите как человек, который много лет прожил на Западе.
— Нам сейчас необходимо единение. В таком разрезе отношусь к этому хорошо. Быть россиянином сейчас становится гордостью. Да, тут есть элемент идеологии. Важно и то, как ребята отдаются игре за национальную команду, какие примеры положительных качеств показывают людям. Это заставляет обратить больше внимания на хоккей и дать толчок его массовости. Не развитию элитного хоккея, хотя и ему тоже, а именно массовому. В социальном плане это очень мощный инструмент, которым нужно пользоваться.
— Есть одинаково достойные люди, одни из которых стесняются пафоса и слова «патриотизм», а другие — наоборот, произносят его с удовольствием. Вы к кому себя причисляете?
— Я люблю Россию, являюсь россиянином и горжусь этим. И старался вести себя должным образом, живя долгое время за границей, чтобы показать правильный образ российского человека. Да, я считаю себя патриотом своей страны. И не считаю, что это пафос. А также убежден, что наши ребята, которые играют за границей и которым аплодирует весь мир, тоже истинные патриоты.
— Хотите доработать до Сочи-2014?
— Было бы интересно.
— Для вас будет большим разочарованием, если НХЛ запретит своим игрокам участвовать в российской Олимпиаде?
— Нет, потому что они приедут.
— Да, наши, допустим, наплюют и приедут. Но соперников-то достойных не будет!
— Не уверен. Думаю, что все приедут. Даже если запретят. Есть у меня какая-то убежденность в этом.
— Для вас большим сюрпризом стало заявление Овечкина, Малкина и Ковальчука, что в Сочи они прилетят при любых обстоятельствах?
— Я просто почувствовал, что они — свободные люди. И при этом патриоты. Таким заявлением и такими людьми можно гордиться.
— Нет ли мыслей в будущем попробовать себя на каком-то ином поприще, помимо тренерского?
— На данный момент я наслаждаюсь своей работой. Но для тренера главное — эмоции. Если они пропадут, я тут же уйду. Не думаю, что у меня впереди еще 20 лет тренерской деятельности. Передо мной — пример Тарасова, который в один момент, который был понятен только ему, отошел в сторону и сказал: «Пора давать дорогу молодым». Видимо, и у меня наступит миг, когда я пойму и скажу то же самое.
— Какой-то возрастной порог себе ставите?
— Нет.
— Как считаете, от предстоящей Олимпиады сильно зависит ваша последующая жизнь?
— Не думал об этом. На сегодня просто наслаждаюсь этой профессией.
— На льду вам с вашим хрупким телосложением приходилось проявлять особую смекалку, чтобы уворачиваться от летящих туш…
— Не всегда. Я быстро усвоил урок, что иногда нужно бить первым. Тогда это становится сюрпризом. Такое бывало часто, и иначе в хоккее получиться не может. Потому что это джунгли.
— Но в любом случае интеллект вам приходилось на льду задействовать по полной программе, потому что антропометрически вы уступали почти всем. Это перенеслось и на тренерскую работу?
— Сложно сказать. Опыт игрока, конечно, мне помог. В большей степени по части эмоционального самоконтроля. Еще — стараться понять реакцию того, кто напротив тебя, прочитать ее наперед. Из-за того, что ты маленький, действительно приходилось особенно быстро принимать решения. В тренерской работе такая скорость принятия решений тоже необходима. Так что, наверное, вы правы.
— Согласны со стереотипом, что тренер должен убить в себе игрока?
— Да. Не во всем, конечно. Но ты не должен в другом видеть себя и говорить, что тот должен сделать так и только так. Потому что игрок может думать по-другому, и он тоже имеет право на свое видение.
Хорошо, я быстро это понял, еще работая с детьми. Когда ты подаешь какую-то реплику взрослому, ему она понятна. А ребенку нужно объяснять. И замечательно, что я сразу окунулся в детский хоккей. Мне это помогло.
— При насыщенной работе в клубе у вас есть время думать об Олимпиаде? Насколько уже предвкушаете ее, может быть, нервничаете?
— Этого нет. Не воспримите это как снобизм, но поставить олимпийские кольца и молиться на них я не собираюсь. Ясно, что Игры не за горами. Постепенно работаю над составом. Но без фанатизма. Не надо сжигать себя изнутри. Игрок может перегореть. Наверное, и тренер тоже. Важно правильно подойти к турниру эмоционально. Нельзя расходовать энергетику понапрасну.
— Это первая ваша Олимпиада как тренера. Вы уверены, что эмоции вас не захлестнут и вы сможете держать все под контролем?
— Не думаю, что Олимпиада в этом смысле радикально отличается от чемпионата мира. Разница в том, что это большой праздник спорта в целом. Ты общаешься с представителями других видов, чувствуешь себя с ними единой семьей. В Канаде все это могут классно организовать, в чем я убедился еще в Калгари-88. А то, что играют все сильнейшие, так это же здорово, интересно!
— Квебек по уровню был сопоставим с Ванкувером? Тем более что проводился тот чемпионат мира в год столетия хоккея.
— Это мы только потом сможем сопоставить. Но интерес к первенству тогда в Канаде тоже был огромный.
— Какое у вас самое яркое воспоминание от собственного участия в Олимпиадах?
— Много было интересного, особенно в Калгари 88-го. Ты мог, завтракая, сидеть за одним столом, к примеру, с Катариной Витт. Я получил травму, ходил в медцентр на физиотерапию — познакомился с одним горнолыжником, кажется, из Перу. Я даже не думал, что там кто-то на лыжах может кататься. Он такой довольный, помню, был! Травму получил, Олимпиада для него закончилась, но он кайфовал, что попал на такой праздник. Просто счастлив был. Мне так это понравилось!
Как раз, когда я уехал в Калгари, 10 февраля у меня родился сын Андрюшка. Председатель Госкомспорта Марат Громов сообщил об этом при всей делегации. Было собрание перед началам Игр, всех поздравили со стартом и меня — с рождением сына. Это тоже запомнилось.
На той же Олимпиаде, когда все закончилось, Брайан Адаме концерт давал. Я был уже немножко подшофе, подошел, объяснил, что у меня сын родился, и попросил песню для него спеть. И он спел!
В Альбервилле у нас была команда без флага и гимна. Но, зная, что перед экранами сидят те же люди, мы играли вдохновенно. С молодой командой выиграли Олимпиаду. Для многих ребят это был первый шаг в большом хоккее, и уже только потом они стали звездами НХЛ.