Итак, сегодня - наш День Рождения.
В этот День апостолы говорили из той глубины сердца, что тоскует о Слове и жаждет Духа в каждом человеке. Поэтому их слова были понятны всякому, в ком жила эта жажда, независимо от того, на каком наречии он обычно изъяснялся. И поэтому такие слова были непонятны тем, кто привык жить на поверхности. Чудо Пятидесятницы не имеет отношения к лингвистике. Апостолы говорили не на еврейском или греческом языке, не на татарском и не на русском. Они говорили просто - на человеческом языке.
Вот на этом языке и приходится нам учиться говорить всю нашу жизнь. И грамматической ошибкой здесь является грех, холодность и отчужденность. Здесь легко запутаться в спряжениях и согласованиях. Как сопрягаются, например, наши правды и единственная Истина? "Я затосковал в своих маленьких правдах и захотел Истины", - так однажды сказал о себе один вполне преуспевающий молодой журналист, друг Марины Цветаевой и наследник громкого аристократического имени. Он ушел на Афон и вместо титула "князя Шаховского" приобрел имя "монаха Иоанна". Он верно разобрался в грамматике бытия.
А только что мы были свидетелями и участниками как будто незаметной, но тем более опасной ошибки.
За десять дней до Троицы праздновалось Вознесение Господне. И это был 40 день убийства монахов Оптиной пустыни. Я думаю, в этом году не произошло и не произойдет события, которое вызвало бы больший отклик в народной совести России. Люди, приезжающие в Оптину, уже просят прежде всего показать дорогу не к могиле преподобного старца Амвросия, а к свежим холмикам новомучеников. Но в этот, сороковой день, когда по традиции Церкви творится самая значимая память об усопших, в Оптиной пустыни было пусто, греховно пусто... Было несколько сот обычных паломников. Было несколько человек, приехавших в Оптину специально, чтобы принять крещение (а это - признак истинно святой кончины убиенных: их смерть стала для других людей призывом ко вхождению в Церковь). Приехал Борис Костенко, бывший и на Пасху в Оптиной, и, снявший светлый и человечный фильм о происшедшем. Но не было ни одного приезжего монаха, епископа, священника, семинариста (были, правда, студенты недавно созданного Российского Православного Университета)... Так же как не было завсегдатаев "патриотических" митингов, участников гневных пресс-конференций о "разгуле сатанизма". Тех, кто громче всех демонстрировал свое возмущение убийством, требовательнее всех призывал к ответу и намекал на то, что при нынешнем "режиме" иначе и быть не может.
Они использовали смерть монахов как козырь в своем политическом пасьянсе - но так и не приехали к их могилам...
Это и есть та ошибка, от которой нас должен был бы уберечь дар Пятидесятницы. Боль человека и веру Церкви не стоит использовать как пособие в слишком земных играх... Когда Авраама Линкольна пригласили помолиться о том, чтобы Бог взял сторону северян в гражданской войне, Линкольн ответил: "Гораздо более важно, чтобы северяне молили Бога о возможности всегда быть на стороне Бога".
Помолимся же и мы сегодня, чтобы Россия стала на сторону Бога - Распятого ради нас и Воскресшего.
Ошибки же в духовном правописании мы делаем и видим слишком часто. Например, когда духовные дары желаем поставить на обслугу наших житейских интересов. Когда заходим в храм, чтобы испросить экзаменационную оценку повыше, пенсию побольше, болезней чуть-чуть поменьше. Любое молитвенное прошение - благо. Но Дух-то не может сойти на зачетную ведомость или пенсионную книжку. Он может войти только в сердце. Вот это сердце и просит Творец у человека: "Сыне, дай Мне твое сердце!". Это не от ревности или суровости Бога. Просто у Него есть только один Дар, который Он может подарить нам: Самого Себя. Сможем ли мы вместить?
А если, вспомнив о Боге, мы попросим: да, конечно, Ты нам нужен, и, когда я попробую полюбить Тебя, но сейчас мне очень срочно нужно во-о-от это - мы сделаем ошибку. Ту ошибку, от которой нас должен был бы уберечь дар Пятидесятницы.
МЕЧТА О КОММУНИЗМЕ
Я, наверное, отношусь к числу "лестничных мудрецов". Это такие люди, которым самые верные и точные слова, самые нужные аргументы приходят уже "на лестнице", т.е. после того, как разговор, в котором эти слова были нужны, уже закончен.
Так, на днях, ко мне на улице подошел радиокорреспондент и спросил: "О чем Вы мечтали в детстве?". С ходу, в одну минуту, я смог сказать мало. И лишь к исходу этой минуты я сам начал, наконец, понимать, что же я действительно хотел бы сказать по этому поводу.
Итак - о чем же я мечтал в детстве?
Если говорить о самом раннем детстве - то о коммунизме. Коммунизм в моем представлении выглядел как большой магазин игрушек, куда можно зайти и взять любую игру - без денег и без родительских разъяснений, почему они не могут себе позволить столь дорогую покупку.
Я сказал это корреспонденту (который, невзирая на вечернюю темноту, очевидно все же разглядел, что я в рясе) и, естественно, напросился на более провокационный вопрос: "Сбылась ли Ваша детская мечта?".
Да, сбылась! Изменилось направление моих потребностей, оловянные солдатики мне уже больше не нужны. Но вот по отношению к тому, что мне действительно сегодня нужно - моя коммунистическая мечта сбылась.
Что мне нужно - я могу получить. Моя родная православная Церковь, как в той мечте моего детства, предлагает мне удивительные дары: вот дар молитвы, вот дар любви, вот дар чистоты, вот дар мудрости, вот дар целомудрия. Бог - даром - дает их тебе. Ты лишь возьми.
Но совершенная неожиданность таится дальше. Человек, оказывается не умеет принимать подарки. Я не говорю о том, что он не умеет благодарить (а дар ведь требует ответа) - это все мы слишком хорошо знаем. Но, оказывается, мы просто не умеем принимать дар. Во всяком случае дар Божий оказывается для нас непомерно велик. Замечательный христианский писатель и богослов пятого века Августин Блаженный признавался в своей "Исповеди", что в юности он долго не мог получить просимый им у Бога дар целомудрия. И лишь позднее он понял, что "каждый раз, когда мои уста громко произносили: "Господи, дай мне дар целомудрия", мое сердце шептало: но только не сейчас".
Мы просим у Бога даров - но понимаем ли мы, что значит их принять? Мы просим у Бога любви. Но любить другого - значит впустить его в свою жизнь и в свою сердце, стать беззащитным перед любимым; значит быть готовым принять в себя как свою собственную не только его радость, но и боль. Короче, любить - значит выйти из своего уютного одиночества, открыть себя сквознякам, раскрыть себя перед непредсказуемостью свободы другого человека. Любить другого - значит забыть себя. Так мать любит малыша. Готовы ли мы к такой любви? Если нет - то мы просим Бога о том, чего на деле не хотим принять.
Один из православных учителей духовности предупреждал: "Знаешь ли ты, чего ты просишь, когда просишь Бога дать тебе смирение? Ты просишь поруганий". Я молюсь: "сердце чисто созижди во мне Боже" - но некий голос в сердце перечит мне: а действительно ли ты хочешь этого? А если окажется, что ты не сможешь обрести чистоту, если не будешь претерпевать скорбь и болезнь - ты согласишься, из рук Божиих, с миром, принять болезнь, которая уцеломудрит тебя? И у меня нет положительного ответа...
Вот один из законов духовной жизни: Бог не может дать человеку ничего меньшего, чем Он Сам. К ребенку в детский дом пришел человек, желающий усыновить его. Он может подарить маленькому человеку радость сыновства, может подарить ему самого себя. А тот лишь просит дать ему копеечку на мороженое... Бог нашел нас - через Голгофу, придя туда, где оказались мы: "Он приходит в души, Его взыскавшие, во глубину сердечного ада", говорит преподобный Макарий Египетский. Он пришел, чтобы отогнать от нас смерть, и подарить нам жизнь. А мы просим - мороженое... Немножко больше зарплаты, немножко больше здоровья, немножко меньше врагов...