И не ошибся в воеводе Иоанн.

Следующей же весной Девлет, видя, что по губам только мажет Москва, а глотать ничего не дает, с такой же ратью, в 120000 человек, двинулся к Оке.

В Молодях, на берегу реки Лопасни, настиг Воротынский хана и так разбил его войска в целом ряде битв, что пришлось крымчакам поскорей назад уходить…

Вздохнул свободно Иван. Другим голосом заговорил.

И когда Девлет осторожно попросил, чтобы хоть самое малое из недавних посулов отдала Москва, Иоанн отвечал:

– Приди и бери. Не брал, что раньше давали, – теперь ни зерна не видать тебе макового!

А через год был казнен славный воевода князь Воротынский. Вельские и Годуновы, забиравшие силу при царе, – подкопались под опасного соперника.

– Зазнался уж больно старый! Раз крымского побил, думал и выше его нет на Москве… Ан нашелся: палач мой, Бузун, что голову князю снес… – так под веселую руку говорил опричникам Иван, словно не замечая, что им самим незаметно играют иные из окружающих его.

Про себя царь прибавлял в душе:

– Смекайте и вы тоже, голубчики… Кошку бьют – невестушка поглядывай.

В этом же году, развязавшись с Крымом, Иоанн сам двинулся в Эстонию, – проучить зазнавшихся шведов.

Много городов забрали русские, как и всегда при появлении царя среди войск. Но при штурме Витинштейна царь потерял немало храбрых воевод и любимца, палача неизменного, но смелого солдата Малюту Скуратова-Вельского… Богдану Вельскому, фавориту своему, взявшему Вольмар, – цепь и гривну золотую пожаловал царь, как высшую награду.

До 1575 года тянулась война со Швецией, с переменным счастием. И только узнав о грозном восстании черемис на востоке, царь поспешил заключить с Иоанном Вазой перемирие на два года, с тем чтобы прекратить войну в одной только Финляндии и в Новгородской земле. Эстония продолжала служить полем битвы. Города сдавались легко. Жители Габсаля утром впустили русских в город, а вечером – беспечно плясали и веселились на шумных пирушках.

Когда же московское войско, небольшой отряд героя Чихачева, после упорной защиты, проголодав три месяца, питаясь соломой и кожей, а порой и человеческими трупами, сдал крепостцу Пайдис втрое сильнейшим врагам, пушкари русские удавились на своих орудиях, от стыда и отчаяния, что их пушки в руки врагу попадут!

Только такой разницей в составе народной толпы и можно объяснить успехи плохо вооруженных полков Иоанна, разбившего наголову первых бойцов Западной Европы.

Пока со Шведом тянулась борьба, – новая забота Иоанну приспела.

Умер бездетным Сигизмунд-Август, последний Ягеллон, Носитель двух слитых корон: сдвоенной Польши и Литвы.

Давно уже втянулся Иоанн в ту кашу, которая кипела вокруг опустелого теперь трона соседней могучей сарматской страны.

И вот настал миг, когда надо было или совсем отойти или смело расхлебать то, что давно было затеяно.

Конечно, царь Иоанн выбрал последнее.

Глава VI

Годы 7080–7086 (1572–1578)

Поздно лег накануне Иоанн. Да и остаток ночи не покою был посвящен. Молодая жена у царя, четвертая по счету, царица Анна, дочь мелкого дворянина, Колтовского по прозванию.

Когда умерла, или отравлена была, как всем говорил Иоанн, его красавица-черкешенка, Мария Темгрюковна, года через два он вступил и в третий брак. Выбрана была им простая, но очень красивая девушка, Марфа, дочь купца новгородского Собакина. Брак этот, затеянный сейчас же после разгрома, как будто являлся связующим звеном между поруганным, растоптанным во прах Государем Великим Новгородом и его обидчиком, государем и царем Иоанном Васильичем всея Руси. Но искупляющий, примирительный шаг был свершен лишь наполовину.

Названную невесту царя, купеческую дочку, отравили завистливые боярыни еще до венца. Она тяжко захворала… Но и тут поставил Иоанн на своем, вопреки самой судьбе. Он обвенчался с больной девушкой… Венчанною царицею Московской, но девственно нетронутой – так и отошла она в иной мир через две недели после венца и увенчания своего в Архангельском соборе… А бояре, виновные и даже непричастные к этому убийству несчастной Марфы Собакиной, дорого поплатились за попытку мешать планам и решениям царя.

Затем – полгода не прошло – все царские богомольцы: архиереи, архимандриты и игумены созваны были к царю на совет.

– Челом бью молитвенникам моим и с просьбой смиренной прибегаю! – кротко заявил Иоанн. – О разрешении на четвертый брак молю… А дерзаю я на дело сие не без причин великих… Женился я первым браком, Господь благословил… тринадцать лет прожил с подружием своим, с кроткой царицею Анастасией Романовной… Но вражьим наветам, злых людей чародейством и отравами всякими царицу мою извели наши вороги… Тоже и вторую царицу Марию, с которой мы восемь лет счастливо прожили… И та вражиим коварством тайно отравлена… Избрал я себе девицу Марфу… дочь Василия Собакина… Но лукавый воздвиг многих ближних, родных даже людей моих, враждовать с царицей Марфой… В девицах еще испортили ее… Возложив упование на всещедрое милосердие Божие, взял я за себя царицу Марфу, в надежде, что исцелеет она… Но, увы! Две недели лишь пробыв за нами, так и скончалась, до разрешения девства ее преставилась! Много скорбел я о том… Мыслил облечься в образ иноческий, оставить соблазны мира сего… Но вижу христианство врагом побиваемо… Дети – сыны мои – еще молоды. Не мочно им землю держать… Ради того и дерзаю в четвертый брак вступить, противно правилу и закону церковному!

Повздыхали, покивали старцы головами и порешили: – Простить и разрешить царя надобно на четвертый брак, ради теплого его умиления и покаяния…

Эпитимию церковную возложили на царя. Два года не среди верующих, а у входа самого, с оглашенными, должен в церкви молиться Иоанн… Но на войне эпитимия с него снимается. Тогда весь священный клир принимает грех царя на свои рамена…

И вот, в четвертый раз завел семью Иоанн. «Молодоженом» зовут его, а он – самодовольно усмехается…

Но, справляя медовый месяц с Анной Колтовской, кроткой и безличной новой царицей, Иван не забывал про дела.

Утром, прямо из терема царицы, прошел он к себе, в «казенку», род кабинета при опочивальне.

Несмотря на ранний час, там уже двое сидят и ждут: особый любимец и помощник в делах Иоанна – боярин Борис Годунов, молодой, но умный и ловкий царедворец, замеченный царем и умеющий хорошо пользоваться таким отличием. Быстро стал возвышаться Борис, особенно когда женился на дочери Малюты. Сейчас он уж кравчим у царя Иоанна числится, хотя совсем недавно, как красивый юноша, рындой был царским… Первым из Годуновых – князь Димитрий в милость царю вошел… И всю родню повел за собой, умея ладить со всеми, каждому угодить… А Борис при царевиче Федоре, ровно пестун, приставлен.

Тут же в казенке и Саин-Булат царевич дожидается.

Возмужал он, пополнел сильно, как большинство азиатских князьков. Но ум и доброта, преданность Иоанну и любовь безотчетная – по-старому видны на открытом, красивом лице.

– Ждете? Добро. Позадержался малость… Нельзя же… Жену молодую потешить хочется… Телом я стар, а душа молодая во мне. Куды, Бориско, твоей помоложе! Вон, толкуют: не столько ты с бабой своей, как за книгами ночи ночуешь. А? Правда ль? – обратился царь к Годунову.

– Пустое, государь. Знаешь наших бахарей… Им книга – что белый лунь, штука диковинная. А я все в меру люблю, государь. И бабе, и чарке, и книге – всему своя пора да время.

– Так, так… Вижу я тебя… Не больно старых, не высоких кровей ты, не знатных родов, а глаз ясный да твердый у тебя, хозяйственный. И дух отважный! Не при мне – при сынах моих – великим кораблем станешь да поплывешь! Помяни мое слово! Только верой и правдой служи нам… И сестру Орину – на то же наставляй… Федю, царевича, береги… Научай, чему можно…

– Твой раб, государь… А сестра Арина, – сам знаешь: ровно отца родного, почитает да любит тебя, государь…

– Знаю, знаю! Знаю и то, что ей большое счастье готовится. Помалкивай лишь… Ну а сделал ты все ли, как я наказывал?