Вот прибыл и к Песношскому Николину скиту царский обширный поезд. Здесь, на Яхроме-реке, в которую впадает речонка Песконоша, суда приготовлены, на которых дальше по воде поедет Иван. Из Яхромы – в Сестру-реку, затем – вниз по Волге до места, где в нее впадает река Шексна. А по этой – вверх начнет подниматься флотилия до самого Белоозера, где и Кириллова обитель крепкая стоит.
Последняя искра надежды погасла здесь у сильвестровцев, когда Иван, прослушав молебен в монастырском храме, прямо прошел в келью к ненавистному всем старцу-заточнику Вассиану Топоркову, который в свою очередь горячо ненавидел всех сильных людей при царе, в убеждении, что они строят ковы и гнетут его, Вассиана, не желая видеть вблизи юного царя опасного для себя соперника.
Бывший епископ Коломенский, монах прославленной Иосифлянской обители, первый друг и советник покойного Василия, Вассиан неуклонно служил той же идее единодержавия, которую так ревностно проводил в жизнь отец Ивана IV. Ни жестокость, ни хитрость не считались дурным средством у обоих, если надо было достичь заветной цели. То, что с трудом прощалось господину, стало всем особенно ненавистно в слуге… И Вассиан сразу испытал на себе всеобщее озлобление, едва умер Василий и княгиня Елена, ценившая монаха. Возмутили народ против Вассиана; епископ едва не был побит каменьями; потом схватили и заточили его в дальний монастырь…
Вельможи долго мешали юному Ивану вспомнить о советнике, о друге отца, и повидаться с ним. Но события катились своим чередом, и сын Василия пришел за советом в келью к человеку, помогавшему московским князьям ковать русское самодержавие. Напрасно только так волновались перед этим свиданием напуганные сильвестровцы… Ничего или очень мало нового сказал Вассиан Ивану.
Вот сидят они один против другого.
Желтоватое, одутловатое, полное лицо Вассиана с редкой, седой бородой и такими же усами – чисто русского склада. Две горькие, презрительные складки глубоко залегли по углам рта, который все словно пробует что-то, словно жует, – старческая, неказистая привычка. Глаза – небольшие, серые, тускловатые, странно выглядят из-за круглых больших очков в медной оправе, с сильно увеличивающими стеклами. Стекла эти особенно выпукло показывают лежащие под ними мешки – подглазины старика. Каждая складка, каждая из бесчисленного количества морщинок, окружающих глаза, так и вырезывается под этими круглыми стеклами. И получается впечатление не человеческой головы, а головы огромного сыча или филина, чему особенно помогают и клочки седых волос, торчащие во все стороны из-под скуфейки… В пути еще часто думал Иван: «Недаром так опасаются Топорка мои други милые! Он мне даст палку на них… Пооткроет глаза! Посеку я главы непокорные…» И первым вопросом его было:
– Научи, отче, как бы мог царствовать я отцовским обычаем, дабы великих и сильных своих вельмож и стратегов в послушанье иметь? Не запомнил я отцовых обычаев царских… А в книгах и летописях – что прочесть можно? Да и кроют от меня многое, что им на вред, а мне на науку пойти может. Ты же видел царство родителя. Поведай, научи меня!
Тягуче, медленно, каким-то бабьим голосом, не заговорил, а скорее зашептал Вассиан, все оглядываясь на двери, не подслушает ли там кто обычаем монастырским. Здесь не отстают и от дворцов, где, как известно, даже стены имеют уши, и очень чуткие. Брызжа слюной, шепчет шепеляво Вассиан:
– Скажу, скажу… Давно я поджидал тебя… Все продумал. Не взошли бы… Не помешали… Не услыхали бы…
– Не бойся! Я не велел тревожить нас. У дверей – моя охрана стоит верная. Чужие не подойдут.
– Ладно, ладно… Они – лукавые… Они подберутся… Да я тебе по тихости… На ухо скажу… Первое дело, аще хощеши самодержавцем быть, – не держи себе ни единого советника, которого почитаешь за мудрейшего себя. Понеже сам – ты лучше всех, аки от Бога помазанный. Тако будешь тверд на царстве. Сам про все осведомься… Всему – научись… Знай свою волю и твори ее! Глупых не слушай по их глупости. Аще же будешь иметь мудрейших близу себя – по нужде, поневоле будешь послушен им. И минет самодержавство! И земля узнает, что ты не царь, а сам в послушании у советников.
– Великое, справедливое слово твое, отче! Да ведь и без людей нельзя. С дураками царства не управишь. Дурака и купить, и обмануть легше… как же быть? И вне, и внутри земли врагов не мало… Как же быть без помощников, без советников?
– Э-э-эх, малый… Ты слушай меня! – с досадой отмахнулся Вассиан. – Не говорю: вовсе мудрых прочь гони. Нет! При себе, во дворце, на Москве не держи. Кто самый мудрый да хороший у тебя, того на самую окраину пошли, к самому трудному и опасному делу приставь. Он дело там сделает, а слава на Москве – твоя. Гляди, от Москвы и по всей земле твоя же слава пошла. А как знают люди, что много у тебя мудрых ближних помощников, ино дело сам ты состряпал, а чернь бает: «Тот-то да тот-то за царя дела вершит!» К умникам и прут все. Умники твоей силой и разумом величаются… Казну твою хитят… Вот слово мое какое… Уразумел ли?
– Уразумел, отче… Дай руку твою облобызать за совет драгоценный! Еще и отец был бы ми жив, такого глагола полезного не поведал бы мне!
– То-то… Ты уж молчи, знай… Слушай, коли Бог привел нам свидеться… Я им насолю… Я научу тебя! – с нескрываемой и понятной Ивану злобой шипел Вассиан. – Чем им, подлым, так ты сам лучше чужими руками жар загребай… Землю ихней кровью покрепче склеивай. Нищают пусть, грызутся, яко псы из-за подачки твоей да ярмо тянут, яко волы сельние. А ты всем пользуйся. Ты – хозяин, все твое. Да стравливай их почаще. Да не давай долго на одном месте сидеть, друзьями заручаться, от поборов богатеть. Ты – царь… Твоя вся земля… Твоя рука владыка… Сильные роды разоряй, подлых людей в знать веди. Первые слуги тебе будут. И гляди за всеми… Что тебе надо – ты берешь хозяйскою рукой. Ты одного не разоришь, чтобы иное поправить. А умные советники твои?! Крышу сымают, чтобы окна закрыть! Им гривну надо, а они на целый рубль серебра урону тебе царского причинят. Натворят, напортят, нашкодят… И-и!
И Вассиан от ярости на воображаемых грабителей казны даже закашлялся…
– Правда твоя, отче… И сам я часто также смекал…
– Еще б не правда… И еще от них горе: умный урвал от ума… А дурак увидал – себе тянет. Смерд боярину грозит: не смеешь-де мне перечить! У самого – рыло в дегтю. Тянут оба заодно. И такое решето выходит на место строю хозяйского, что беды! А как сам царь – голова, и награждает он, кого хочет, как похочет и за что вздумает. И лестно такому царю угодить… И слуги боятся его… стараются милости добыть… А не то, чтобы обмануть государя за спиной советников царских купленных…
– Знаю, знаю, отче! Полземли так уж роздано ворогам моим, чтобы против меня же стояли. Отцовские села и города невесть кому дадены…
– Вестимо… И не то еще будет, коли за ум не возьмешься…
– Да берусь уж, кажись… А после твоей беседы…
– Да, да, да… Таких, так их, так их… Скорпиями, бичами треязычными… Не стоют они лучше! – с пеной на выпяченных, бледных, бескровных губах шипел Вассиан, словно видел уж, как принялся Иван за слуг своих непокорных.
И долго еще читал шипящим голосом старый озлобленный монах свой урок хозяйничанья в земле юному и внимательному царю Ивану, и без того исполненному глухой вражды ко всем, окружающим его, советникам и временщикам зазнавшимся.
Темнее прежнего было лицо Ивана, когда он вышел из кельи, сел на большую барку, где был раскинут шатер для всей царской семьи, и приказал двинуться в дальнейший путь.
– Пропали мы! – объявил в тот же вечер Адашев Сильвестру. – Видно, все он узнал… Да и царица не промолчала, поди, насчет попытки моей…
– Пустое! – ответил упрямый протопоп. – Не больно легко и свалить нас, сам знаешь! Видишь, все вдет по-старому. Мы – при царе, – и земля цела. Нас не станет – царству поруха! Не может же он забыть наши советы добрые. Всю удачу, какую мы ему несли до сих пор… Не забудет он и ночи той пожарной, когда… припугнули мы его, мертвых показали легковерному… Пожди, все перемелется, на прежнее повернет! Особливо есть тут способ один… Потом потолкуем! Одно знай: не уступлю я!