— Будет воином? — весело спросил Гарав, чуть наклоняясь с седла.

— А то как же? — удивился воин и поправил ремень, удерживавший на спине большой миндалевидный щит. — Старший вот, — он мотнул головой, и шагавший рядом молодой — лет 16–17 — парень поднял голову и чуть поклонился оруженосцу. — А двое младших пока что с мамкиной сиськой воюют… А скажи, оруженосец, — он добавил это, помедлив, — мы про Эйнора сына Иолфа много хорошего слышали. Только он ведь пехотой никогда не командовал, а это дело такое…

— Он справится, — ответил Гарав коротко.

— Нуменорец — да не справится, — фыркнул с другого боку Гарав ещё один пехотинец. — Вечно ты, Айгон, хочешь командирами командовать.

Вокруг рассмеялись, сам Айгон тоже посмеялся. А Гарав нагнал Эйнора (Фередир мотался где–то в голове строя, усланный с поручением к сенешалю). Войско как раз выбралось на левый берег Барандуина и сбавило шаг — перешло с парадного чёткого марша на походный, тяжёлый и неспешный. Справа впереди показлся между зелёными горбами холмов большой конный отряд, шедший на рысях — и даже отсюда было видно узкие чёрные стяги с Белым Древом и семью звёздами над ним.

— Гондорцы, — сказал кто–то в строю, и это словао полетело сразу во все стороны, перерастая постепенно в: «Гондор, Гондор, Гондор и Кардолан!»

— Гондор, Гондор! — послышались крики со стороны приближающегося отряда. Вперёд вырвалась лента всадников в сверкающих кольчугах, с белыми султанами на шлемах — над ними вилось зелёное знамя со знаком, в котором Гарав с изумлением узнал одну из разновидностей свастики*. Звонкие голоса пяти или шести рогов, перебивая друг друга, летели впереди этих весёлых воинов, не похожих на мрачные суровые колонны гондорских или даже кардоланских панцырников.

*Толкиен пишет, что до трагического случая с отцом Эорла Юного Лейодой (да и позже нередко) эмблемой йотеод был не белый конь, а «золотое солнце на зелёном поле». Создатели голливудской киноэпопеи, не долго думая, нарисовали бедным эорлингам на щитах детское солнышко, только что без улыбки и глазок с носиком… На деле нет сомнений, что «золотое солнце», конечно же, одна из разновидностей его стилизованного изображения — свастики.

— Йотеод, — сказал Эйнор и толкнул Гарава локтем. — Смотри. Вдруг кого вспомнишь… — и крикнул: — Yothejd, hela! Noy oyssa sveyni? Im'sta yothejd!*

*Привет, йотеод! Знаете этого мальчишку? Он йотеод! (талиска)

Несколько всадников — светловолосые, быстрые в движениях — остановили конский бег, загарцевали рядом. Один — с могучими усищами, падавшими на грудь, в чеканной кирасе поверх кольчуги — спросил на адунайке:

— Из плена бежал, так?

— Да, я не помню ничего, — Гарав уставился на усача с настоящей надеждой. — Даже как звали не помню.

Йотеод вглядывались в лицо мальчишки. Кто–то сказал тихо и непонятно Гараву:

— Im manna grett kum Ulvenalle…* - но другой ответил тоже на адунайке:

*Он больше похожа на эльфа… (талиска)

— Да нет, ты похож на семью Ульфнота… — и что–то заорал на своём языке, повернувшись в седле, потом пояснил Гараву: — Год назад у Ульфнотов пропал мальчишка. Видно, орки украли. Ульфноты ходили на орков, тьму порубили, но ничего не нашли, и никого. Может, ты их и есть.

Гарав с искренней надеждой воззрился на подскакавшего молодого парня, в лице которого тоже было что–то неуловимо эльфийское. Вдруг?! Ну вдруг?! Но тот после короткого обмена репликами покачал головой и отъехал. Подозвавший его огорчённо сказал Гараву:

— У его троюродного брата были зелёные глаза…

— Ладно, спасибо… — пробормотал Гарав. Йотеод добавил:

— Но мы ещё спросим. А ты, коли хочешь, приходи к нашим кострам, раз свой.

И они понеслись дальше.

— Вечером отпустишь? — взмолился Гарав. Эйнор кивнул, следя, как приближается Фередир.

— Сенешаль сказал, что будем меряться по пехоте, — доложил он, осаживая коня. — Пятнадцать лиг в день, и чтоб своих не гнал. Им тяжелей всего.

Эйнор еле заметно поморщился, повернулся к Гараву:

— Скачи вперёд. Лиг через десять отыщи место, где смогут встать полтысячи человек. Ознаменуй. И обратно. Давай.

— Понял, — Гарав отсалютовал и пустил Хсана галопом…

…Вечером войско располагалось на стоянку вдоль речного берега, длинной полосой. Костры загорались десятками, и в прибрежном лесу тут и там слышались голоса и стук топоров.

Гарав за день от сделанных концов здорово устал, но был горд собой — найденное им место для тяжёлой пехоты похвалил не только Гарав, но и второй сенешаль Готорн сын Каутона — он объезжал лагерь и одобрительно хмыкнул. У Гарава затеплели уши, когда Эйнор сказал как ни в чём не бывало:

— Это место нашёл мой оруженосец.

А сам вечер выдался холодным, и Гарав вспомнил, что на дворе август… уримэ. Причём уже вторая половина. Чего доброго, и правда придётся зимовать в поле.

Пока Эйнор обходил лагерь, Гарав ставил палатку, а Фередир кашеварил. Когда рыцарь вернулся, всё уже было готово, и Гарав напрямую спросил:

— Слушай, а зачем мы тащим такой обоз на своей земле?

— А как же иначе? — удивился Эйнор. — Без обоза не может воевать ни одно войско.

— Святослав воевал, — возразил Гарав. Эйнор удивлённо посмотрел на мальчишку:

— Кто?

— Ну, князь наш, — ответил Гарав. — Воевал.

— Расскажи, — предложил Эйнор…

… — Ну, это грабёж, — разочарованно подытожил рыцарь возбуждённый рассказ Гарава. — Мы так не можем, да ещё и на своих землях. Это так вон — как раз йотеод на чужих землях воюют, им расскажи, им понравится.

— Да и расскажу, — оскорбился Гарав, вставая. — Ты меня всё равно к ним отпустил.

— И кашу мою есть не будешь?! — оскорбился Фередир. Гарав сказал, куда ему нужно вылить эту кашу и под одобрительный гогот расположившихся рядом панцырников гордо удалился во тьму…

… — Встану на яру,

Все ветра на сход соберу…

Обниму восход,

встречу

Вольный мой народ

Наш род

Вечен!

Вечен

Наш род!

Помню, батька садил на коня,

Мне тогда минуло пять вёсен,

Помню плеск убегающих вёсел,

На воде треск чужого огня,

Помню дедов булатный меч,

Как он пел под моею рукой!

Как весною терял покой,

Чуя звон силой налитых плеч…

Слышу свист печенежьих стрел,

Звонкий хохот воловьих жил…

Где я первую кровь пролил,

Где я землю свою узрел…

Как по весне вышел в поле с вечерними зорями

Раззадоренный

Звал её…

Как осушал одним махом чару ведёрную,

Небом полную

До краёв…

Как на пирах упивался речами высокими,

Как ручьём текло

Небо по усам…

Как разгонял облака рукавами широкими,

Приникал к земле,

Слушал голоса…

Приникал к земле,

Слушал голоса…

Тихо, чуть дыша, опустив глаза,

Опустив глаза, бредёт девица.

Против солнышка не видать лица,

Только что–то сердце колотится…

Бредёт босая, да по седой траве,

Прорастая песней в родных сердцах,

Каплют на стерню слёзы горькие,

…Притомилася слава на щитах,

Солнце катится — славой на щитах!!!

От Земли мы род свой вели,

Было честью нам искони,

Лечь во славу родной земли!

А враги–то — да вон они!..

Нынче воронам граять по нам,

Опочившим средь вольных трав

Так что верны слова были конунга, —

«Сраму мёртвыми не имам!»

— Небо тихо, по–бабьи плакало,

Не жалело горючих слёз…

Боли выпало всем одинаково,

Всех нас ветер снегом занёс…

Как с росой степной путались волосы,

Отражались в глазах облака,

И кричал ветер сорванным голосом,

Через века….

— Встану на яру,

Все ветра на сход соберу……