— Мне бы хоть полтелеги, чтоб порожняком не вертаться.

Сердце у меня доброе, на его сторону встало.

— Ладно, — говорю, — валежник берите.

Ну, старик разгорелся, телегу нагрузил с верхом.

— Разве ж мы так договаривались? — спрашиваю.

А он мне:

— Ну, перехватил чуть-чуть, за мною не пропадет, отслужу.

— Не нужно мне от вас ничего, — сказал я, — а вот когда в другой раз окажетесь в этих краях, привезите что-нибудь почитать. Если хорошие будут книжки, еще дровишками разживетесь.

На том и распрощались. Время шло к полудню, решил я перекусить и Блоху угостил. Потом вернулся к поленницам, чтобы со счетом покончить. Вышло больше девяти сотен на двенадцать саженей. Я вернулся к началу, пересчитал сызнова. Словом, весь день после обеда тому посвятил, чтобы по справедливости все сосчитать, но, сколько ни старался, все равно не девятьсот выходило, а на двенадцать саженей больше. Морока, да и только! В конце концов пометил я эти двенадцать саженей буквою «А», что значило «Абель», — остальное уж было дело мое.

С тем и ночь застала меня, и прошла она мирно-спокойно.

Наутро, покончив с домашними делами и с дойкой, решил я окрестности оглядеть, знакомство свести с деревьями, ручьями, взгорьями и горными склонами, скалами, дорогами и тропинками. Взял с собою топорик, кликнул Блоху; за два дня она совсем оправилась под моим присмотром, шкура лоснилась, что твой медный крейцер. Снарядился я, значит, и отправился делать смотр нехоженому лесному царству, которому был теперь единственным владыкой.

Неподалеку от дома, в той стороне, куда дверь выходила, рос бук, да такой, каких мало, думаю, на всей этой божьей земле. Был он не то что велик, но и средь самых больших великан. Ствол мне б и в три обхвата не охватить. А дупло такое, что при надобности за жилье сошло бы; и ветви могучие, на них хоть целое селение уместилось бы. Очень манило меня на тот бук взобраться, да только без лестницы до нижних ветвей не достать, а лестницы не было. Что же, пошел я дальше.

Мой путь лежал через заросли, где мирно соседствовали кустарник, подлесок и великаны деревья. Было там бузины разновидной множество, кустики всякой лесной ягоды, шиповник, рябина, ива, кое-где чахлый можжевельник; дальше пошли вперемежку бук, дуб, граб, береза и разные хвойные деревья. И редко-редко, словно испросив почтительно разрешения здесь расти, попадались ясень и клен. Дальше оказался я в чисто хвойном лесу, каждое дерево здесь могло свободно с самой высокой башней тягаться. Шел я так шел среди них и вышел на круглую поляну, а посредине, вижу, лапник сухой кучею свален. Я огляделся вокруг, пней вроде бы нигде не видать, порубки, выходит, тут не было. Тогда я присмотрелся получше — оказалось, кто-то ветки те с ближних деревьев рубил, да много! Э, думаю, это неспроста, и ну кучу разбрасывать. И угадал ведь: скоро под ветками показалась крышка, потом и ящичек виден стал. Я взялся за угол ящика, толкнул — не пустой ли. Ан нет, что-то в нем было, и очень тяжелое. У меня даже дух сперло от радости, вот так находка, думаю. Постоял немного над ящичком, полюбовался почерневшей уже от времени крышкой, а сам бога молю, чтоб ума не лишил, ежели случаем золото там обнаружится. И опять стал лапник раскидывать как очумелый — ветки так и летели в стороны, словно я на моторе работал. Открылись еще четыре ящичка, точь-в-точь как первый. А там и еще один вылез, только этот один был всех тех пяти, вместе взятых, поболе. Столько ящиков, а особо последний, большой, укоротили мою радость на целую голову — я все же сообразил, что так много золота никто на свете припрятать не мог бы. Еще я нашел возле ящиков длинный тяжелый предмет, завернутый в мешковину из крапивного волокна. Осторожно развернул мешковину, и что же? Две солдатские винтовки!

— Ну, Абель, — сказал я себе, — послал тебе отец небесный оружие!

И стал топориком аккуратно первый ящичек открывать, могу сказать, справился ловко. Было в нем, ясное дело, никакое не золото, а провиант для винтовок: много-много жестяных коробочек и в каждой, гроздью, по пять патронов. То же и в других четырех ящичках. А вот большой длинный ящик такую задачку мне задал, что я ее не скоро решил. Был он поделен на двенадцать ячеек, и в каждой лежала громадная железная груша, не лежала — сидела, нахохлившись, будто наседка на яйцах. Непонятные эти предметы были черные и пузатые, совсем как цыганята со вздутыми животами, объевшиеся сливами, — торчали только тонкие шеи, ушей же на каждой было семь штук, только что вокруг пояса.

Понял я одно — эта штука для смертоубийства придумана. А вот что делать с ней, как обращаться — про это, видно, с таким человеком потолковать следует, кто на войне побывал. Одну грушу, взявшись за шейку, я все-таки вытащил, хотя и очень остерегался повредить что-нибудь — не дай бог, разлетится в руках у меня либо в глаза мне плюнет, да так, что голова с плеч долой. Ох и тяжелая, ведьма, была, двумя руками едва вытащил. Вытащил, тихонечко опустил наземь. Ну и громадина, не груша — тыква кормовая, какие для свиней выращивают, так и сидела, толстозадая, словно подслушивала.

Долго я разглядывал свои раскопки, а под конец решил убраться отсюда скорей подобру-поздорову да на досуге умом раскинуть, как с добычей мне быть. С собой только оба ружья прихватил да пять гроздей патронов. Иду дальше, а глаза-то все по сторонам рыщут, во вкус вошел, еще что-нибудь хотелось найти. Но сколько ни бродил по густому хвойному лесу, ничего мне больше не встретилось, одни только могучие великаны деревья обступали со всех сторон, заносчиво вытянув сигары-стволы под лучами осеннего солнца. Блоха все время трусила рядом, старательно что-то вынюхивала, ведя носом чуть не по земле; понял я, что она и по охоте будет мне незаменимой помощницей, когда я ружьем владеть научусь и страх мой наконец расхрабрится.

Так я шел с полчаса, может, дольше и вдруг вышел из лесу. Вдоль самой кромки его, под деревьями, не на опушке, шел длинный ров, да не один, а два или три подряд. Рвы оберегали лес вокруг, из них далеко было видно, потому что сразу за ними вниз уходил совсем голый склон. Что это окопы, догадаться было нетрудно. К тому же в них оказалось много пустых гильз от патронов, круглые заржавленные жестяные банки и другой бесполезный хлам. Неподалеку от рва наткнулся я на два креста. Они стояли рядышком возле двух могильных холмиков. Добрые люди даже надписи сделали на крестах. Правда, непогода, дожди их немного уже размыли, но все же я разобрал, что под одним крестом лежит девица Мария Сюч, беженка, умершая в одна тысяча девятьсот шестнадцатом году, а под другим покоится солдат по имени Петер Мошойго, погибший в том же году на поле брани, как и подобает храброму воину. Пожалел я обоих, что лежат вот так, рядышком, матерью-землей повенчанные, и даже молитву пробормотал во спасение душ ихних.

Отсюда повернул уж прямо домой. Ружья с патронами в дупле гигантского бука припрятал, и хорошо сделал, потому как у дома меня уже дожидались — сразу двое за дровами приехали.

— Где пропадал? — спросил один.

— На кладбище был, — ответил я сразу.

— Вот как, здесь и кладбище есть?

— Все здесь есть, что человеку требуется.

Тут и второй вставил слово:

— Пока тебя не было, двое тут дровишки прибрали к рукам.

Я смекнул, что меня разыгрывают, сказал спокойно:

— Что ж, теперь хоть с дровами будут.

Поговорили еще о том о сем, потом они погрузились, я квитанции выписал, деньги принял, пусть себе едут домой с богом, ну и с дровишками тоже.

После них, в тот же день то есть, еще человек пять приезжало. И с этими все прошло как по маслу. А под вечер, когда новых покупателей можно было особо не ждать, пошел я опять к заветному месту, на железные тыквы взглянуть. Правда, и ружья покоя мне не давали, не терпелось испробовать их на деле, но черные железные кругляки переманили. Сидели они, как сидели, там, где я их оставил, хотя, видит бог, я нисколечки не удивился бы, если б двенадцать моих цыганят тем временем дали бы деру. Стал я опять их разглядывать, с прежним почтением, а первую, ту, что из ящика вытащил, долго со всех сторон изучал, даже на живот перед нею улегся. Однако ковыряться в груше, тыкать в нее чем-нибудь или просто ворочать туда-сюда не посмел, так что и после второго погляда не стал умнее. Поднялся на ноги, а что дальше делать, не знаю. И тут отличилась Блоха. Она, пока я свои наблюдения вел, на земле растянувшись, озадаченно на меня смотрела, а тут резво подбежала к тыкве-груше, обнюхала, беспечно повернулась к ней задом, приподняла заднюю лапу и трижды ее оросила. Я засмеялся, ну, думаю, ничего умнее и нельзя было сделать.